София Синицкая - Повести и рассказы [Авторский сборник]

Птицына часто одалживала Ганю у Николавны. У себя дома на Третьей линии она завела для Гани диванчик, три корзины с игрушками и толстый зелёный ковёр, по которому хромоножка ползал в своё удовольствие, строя царства зверюшек и отправляя в плавание ковчеги, гружёные львами, орлами и страусами. С утра до вечера у Птицыной гремела музыка: дачница была уверена, что если Ганя с молодых ногтей будет слушать Баха, Рамо и Корелли, то он вырастет хорошим человеком. Вскоре Птицына сделала важное открытие — мальчик был очень музыкальный. Он сходу запоминал сложные мелодии и потом выводил их своим тоненьким голоском без единой фальшивой ноты.

Когда Гане стукнуло пять с половиной, Птицына отвела его за ручку в музыкальную школу. В каминном зале старого особняка строгие учителя экзаменовали малышей. С потолка смотрели музы и фавны. Был май. Морской ветерок влетал в открытые окна и шевелил тяжёлые шторы. За окном с рёвом разворачивался белый паром. Хроменький чёрный мальчик с широкой улыбкой, умными глазками и абсолютным слухом мгновенно влюбил в себя преподавательский состав. Пианистка, похожая на фею, — с морщинами, буклями, перстнями и кружевами — цепкими пальцами взяла Птицыну за острый локоть, отвела в тёмный коридор. «Мальчик хороший, надо мальчиком заниматься, я мальчиком займусь», — процедила она Птицыной и в глаза посмотрела со значением. Усач-директор подмигнул взволнованной дачнице.

Птицына и Ганя шли по набережной. Солнце выглядывало из-за бегущих облаков, и тогда синяя вода превращалась в поток расплавленного золота. Трехмачтовый парусник с разноцветными флажками стоял у причала, готовясь к далёкому путешествию. В порту подъёмные краны кивали узкими мордами на длинных шеях. «Тихий ход», — прочитал умненький Ганя большие слова на другом берегу реки.

Николавна немножко ревновала, видя, что мальчик всё больше привязывается к Птицыной, но ревность свою никак не выказывала, боясь нарушить их прекрасный романтический союз. Очень простая, очень честная и добрая, Николавна стала для Гани идеальной нянькой: у мальчика был режим, прогулки на детской площадке, котлетки на пару и компот, купание в тазу с резиновой уточкой и корабликом, классический набор стихов и сказок, чистая белая постелька. Спокойно и незаметно Николавна научила Ганю читать, писать и считать. На идиотский вопрос: «А сколько тебе годиков?» он отвечал степенно: «Два года пятьдесят копеек!», в то время как прочие сверстники, в лучшем случае, строили козу. «Сначала спичка, потом бумага, потом дрова, потом дом, потом — лес. Чепная реакция!» — предупреждал Ганя взрослых, грозя кофейным пальчиком. Когда у Николавны терялись очки или расчёска, Ганя принимался осматривать стены — через ситечко: «Так-так. Так-так-так. Отпечатки пальцев не совпадают!» В три года он дедуктивным методом мог найти любой предмет, затерявшийся в бабкиной комнате. В начальной школе Ганю взяли сразу во второй класс — в первом ему делать было нечего.

Николавна была бесконечно далека от тонких материй и надмирных сфер, в которые возносила Ганю Птицына.

— «Пускай сирокко бесится в пустыне, сады моей души всегда узорны!» — пугала Николавну дачница. — Необходимо будить фантазию в ребёнке! Человеку с богатым внутренним миром не скучно и не тошно. Ребёнок с развитым воображением будет творцом, будет поэтом!

Птицына таскала Ганю по музеям, они не пропускали ни одной значительной выставки, ни одного хорошего концерта. Контролёрши в Филармонии и Мариинском всякий раз умилялись, завидев вежливого арапчонка в элегантном костюмчике. В шесть лет Ганя уже знал, что Бродский, Мандельштам и Рембо — это хорошие поэты, а Брейгель, Матисс и Зинштейн — хорошие художники. «Опять пошла морочить голову ребёнку», — думала Николавна, глядя в окно, как Птицына, подпрыгивая от возбуждения, ведёт Ганю к троллейбусной остановке.

Птицына населяла Ганин мир единорогами и огненными саламандрами, «лыцарями» и драконами. Она прочила маленькому хромоножке дальние походы и великие победы, славу и любовь красавиц. Мальчик охотно внимал бредням своей «Птицы», восторженно глядя на неё огромными чёрными глазами.

Забравшись на табуретку, размахивая шалью, дачница воодушевлённо декламировала: