Джереми Дронфилд - Мальчик, который пошел в Освенцим вслед за отцом

Внезапно из дверей выглянул мужчина с широкой улыбкой на лице, с которого стекала вода.

– Все в порядке, – сообщил он. – Тут и правда душ!

Следующие группы заходили внутрь в гораздо лучшем настроении. Наконец им выдали их обработанные, продезинфицированные формы и свежее белье [334] Санитарная обработка арестантских форм представляла собой окуривание Циклоном В. Именно для нее изначально предназначался этот ядовитый газ, который СС приспособило для казней в газовых камерах. С этой целью СС затребовало, чтобы производитель (одно из отделений концерна И. Г. Фарбен) устранил резкий предупреждающий запах, который добавляли в газ специально (Peter Hayes, Industry and Ideology: IG Farben in the Nazi Era (2001), c. 363). . К великому облегчению Густава, его блокнотик с бесценным дневником никуда не пропал во время обработки.

Когда заключенные оделись, их явился инспектировать капитан СС Ганс Аумайер, заместитель коменданта и глава 3-го департамента, занимавшегося узниками под «защитным арестом», к которым относилось большинство евреев. Он был пьян и в отвратительном настроении и потому ударил старшего по блоку – немца с зеленым треугольником, – который поздно явился за новичками. Аумайер воплощал все то, за что так боялись СС: раздражительный и придирчивый, с ртом, вечно сжатым в тонкую щель, он славился склонностью к пыткам и массовым казням. Удовлетворившись состоянием заключенных, он приказал старшему отвести их в бараки.

Бухенвальдцев поместили в блок 16А, посередине лагеря. Как только они вошли, старший скомандовал выкладывать всю контрабанду и приказал своим бригадирам – это были молодые поляки – обыскать новоприбывших. У них отобрали все, от бумаги и карандашей до сигарет и карманных ножиков, денег и теплых вещей, которые ценились особенно высоко. Наиболее решительные – в том числе Густль Херцог – пытались спорить с поляками, отказываясь отдавать свои вещи, и те избили их резиновыми шлангами. Любого, кто осмеливался заговорить, нещадно били. Многие лишились драгоценных сувениров, благодаря которым сохраняли присутствие духа, или теплой одежды, спасшей в минувшую зиму.

Наконец бригадиры развели людей по спальням и указали их места – по два человека на койку, по одеялу на каждого. Густаву удалось сделать так, чтобы они с Фрицем оказались вместе. Это было как в их первую ночь в палатке в Бухенвальде, но, по крайней мере, здесь имелись настоящий пол и надежная крыша над головами. А вместе с ними уверенность: их жизнь в Освенциме будет суровой и короткой.

На третий день арестантам сделали татуировки. Эта практика использовалась только в Освенциме, где ее ввели предыдущей осенью. Они стояли в очереди, чтобы зайти в кабинет, где каждый закатывал левый рукав и ему иголкой набивали его номер.

На руке у Густава до сих пор был виден шрам от пули, полученной в январе 1915-го. Теперь рядом со шрамом синими чернилами накололи цифры – 68523 [335] Первыми татуировки получили советские военнопленные в начале осени 1941 года. Ранее СС экспериментировало с печатями, но безуспешно (Wachsmann, KL , c. 284). В других лагерях татуировки не применялись. . Он был записан как Schutz Jude , еврей под «защитным арестом», у него спросили дату и место рождения, а также род занятий [336] Список прибывших, 19 октября 1942, ABM. . Фриц, вызвавшийся в Освенцим добровольцем, оказался в конце списка, и получил номер 68629. В качестве профессии он назвал строительство.

Потом они вернулись в барак. Дни шли, но бухенвальдцев не назначали ни на какие работы и вообще почти не трогали, если не считать привычных лагерных процедур.

Плаца в Освенциме не было, так что переклички проходили на улице перед бараками. Пищу раздавали польские бригадиры и старшие по блоку – блоковы , как их называли на польском. Поляки ненавидели австрийских и немецких евреев – и как немцев, и как евреев – и сразу дали понять, что в Освенциме им долго не протянуть; их отправили сюда на верную смерть. За едой евреи стояли в очереди, и каждому блоковы выдавали миску и ложку, а потом толкали вперед. Дальше бригадир наливал в миску черпак жидкой похлебки из ведра, а поляк, стоявший рядом с половником, быстро вылавливал оттуда случайно попавшие ошметки мяса. Даже самые смирные заключенные из Бухенвальда роптали по этому поводу, но каждого, кто осмеливался поднять голос, нещадно избивали.

С Густавом, который официально по рождению считался поляком и говорил на польском языке, обращались чуть лучше, чем с другими. В те первые несколько дней он свел знакомство с пожилыми поляками, которые рассказали ему про Освенцим и подтвердили все, что он раньше слышал о страшном предназначении этого места.