Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Изливаясь, Балтазар даже не слышал, что ему сказала Мария Ремпова, когда они уже с минуту стояли перед корпусом 4 «Б», и не ответил ей.

— Это, — добавил он, — это приятная случайность, пани Мария! Надеюсь, что так отвечу вам на письмо, так смогу…

— Нет, пан Штефо, не советуйте лучше, не помогайте, — сказала она, будто совершенно постороннему человеку, — нет, пан Штефан, нет! — Она задумалась, но чуть погодя зашептала примолкшему Балтазару: — Может, я пригласила бы вас к себе, право, но сегодня я иду ночевать к моей другой подруге, а что бы она подумала, не приди я к ней? Схожу домой за чистой пижамой, а потом вы проводите меня? Вы потому должны меня проводить, что так смеетесь надо мной.

Упоминание о чистой пижаме неприятно подействовало на Балтазара, но у него хватило духу спросить:

— Я над вами смеюсь?

— Ну, конечно!

— Да нет же, рыбонька, рыбочка…

— Ну право же…

Мысль о чистой пижаме и маленьких Марииных губах назойливо сверлила Балтазара, но у него вновь хватило духу спросить:

— Эта вторая ваша подруга… Она тоже умная, образованная? Оказывает влияние на мужа, а муж ее на…

— Конечно, — ответила Мария отчужденно. — Конечно… — И побежала к дому.

А он ждет, подумал Мико, стоит ровно вкопанный. Что он там выстоит? И дымит, как турок. А эта, кто ж она? Вбежала в наш дом, должно быть, отсюда. Жаль, свет куда-то к дьяволу подевался, ни зги не видать. А ну ее! Ведь тут людей понапихано — страсть сколько, раз так оденутся, раз эдак, тем паче женщины…

Балтазар поглядел вверх.

Лампы не горели, корпус 4 «Б» терялся во тьме, огромный блок квартир в пробоинах окон.

Из окон корпуса смотрели на Смарагдову улицу трое. Мико занимало, что с лампами, Файоло злился на Белу, ему приятней было смотреть на открытый простор, чем на тесные стены своей душегубки, а пани Бакайова с той поры, как Тера вышла замуж, большую часть времени проводила у окна. Всем троим хотелось знать, кто это из корпуса на ночь глядя завязывает внекорпусные знакомства.

Балтазар отбросил сигарету.

Мария Ремпова вскоре вернулась.

А-а, подумал Мико, это они вместе идут на работу. Люди не дают покоя этой работе, ночь ли, день ли — все одно. А кто она, эта пани? Вроде бы даже и знакомая…

Елки-моталки! — сообразил Файоло. У них-то лады! И чего этой дуре Беле приспичило связаться с Пете?

А пани Бакайова, тихо вздохнув «Ох-хо-хо!», слезла с подоконника и пошла спать.

Штефан Балтазар и Мария Ремпова вместе, под руку, скрылись из поля зрения Мико и Файоло, прошли Смарагдову улицу и долго потом шагали рядом, а когда оказались на темной, плохо освещенной улочке, совсем замедлили шаг. Расстались перед особнячком, обнесенным крепкой оградой из витой проволоки и обросшим широкими, разной высоты туями и магнолиями.

Высоко в небе гудел и мигал самолет.

Балтазар возвращался от особнячка и не знал, куда податься. В голове шумело от горючей смеси, Марииной отчужденности и Кайиного белого девичьего тела, от округлого лица, прорезанного широкими, большими губами. Уж так повелось, подумал он, после Кайи любая женщина будет чужой и ни у одной уже не будет всего того, что есть у Кайи…

— Ах, это ты, Марка, ну привет! — сказала вторая подруга Марии Ремповой, когда та вошла в гостиную вместо с ее мужем (он ходил открывать ей калитку) и тихо уселась к телевизору. Давали программу.

— Садись! Или ты уже сидишь?

— Спасибо, уже сижу, — сказала Мария Ремпова, порадовавшись, что села в темноту. Дома страшно и стыдно спать одной, без мужа и без детей, а вот так сидеть в темноте хорошо… Она смотрела поверх голов своей подруги, ее мужа, его брата, их детей и не могла понять, что перед ней на экране, хотя уже какое-то время глядела на кусок блестящей, ритмично дергающейся ткани. Блестящая, будто слизистая ткань, инструменты, белые халаты, белый цвет, замысловатые инструменты, немецкий комментарий, пояснения, непонятный ноток специальной речи, дергающаяся ткань, опять инструменты, невероятно замысловатые. Это резиновая рукавица, нож, скальпель, или как оно называется… Из блестящей, будто слизистой ткани и из-под ножа брызнул на резиновую перчатку шматок черной каши. У Марии Ремповой во рту набежала слюна.

— У-у-ух! — охнуло общество. — Бр-р-р!

— Что? — спросила Мария Ремпова. — Что это?

— Операция на сердце.

— Тебе противно? — спросила Мария подругу. — Мне нет.

Долго тянулась операция, долго тянулся немецкий комментарий, а когда кончилась передача, подруга поднялась от телевизора и включила свет.