Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

— Может, они как-то взаимно друг друга наклика́ют…

Прошло время, казавшееся художнице Тере Бакайовой все более и более долгим, наконец пробило час.

Бригадир слез с молотилки, выключил движок, сорвал с себя очки. Отряхнулся — очками и рукавицами, — хотя пыли на нем почти не было, лишь кое-где пристали крошечные лодочки овсяной половы. Бросил веселый взгляд на элеватор, с улыбкой подошел к Эве и к одноглазой.

— Ну как, девчата?

Повернулся к Тере. Та дышала учащенно, щеки разрумянились, она запрокинула лицо к небу, прядка волос соскользнула, открыв правый глаз.

— А, значит, и вы нам помогали?

— Немножко…

— Можете и больше, если хочется.

— Послушайте, товарищ… Утром вы предлагали мне позавтракать. Я тогда не хотела, а теперь бы не отказалась!

— Хлебца бы, а?

— Ага!

— И колбаски!

— Конечно!

— Да с помидорчиками, — вставила Эва.

— Ничего я вам не дам!

Мужики слезли со скирды, подошли от прицепов, окружили Эву, Теру Бакайову и бригадира.

Художница всматривалась в них — загорелые лица, старые, пегая, у иных совсем белая щетина на лице, беззубые рты, скромные, какие-то отрешенные глаза.

— Ничего не дам, раз вы тогда отказались…

— А я ведь еще прощенья у вас должна просить!

— За что?

— Очень уж я вас омолодила — но я не хотела обидеть…

— O, j’ai trente cinq ans! [30] Мне тридцать пять лет (франц.) . — Бригадир положил руки на плечи Теры.

— Гляди, Мишо! — Подскочила женщина с ножом. — Гляди, вот он, нож-то! Как пырну вот! Опять около девчат вьешься?

Бригадир расхохотался, мужики тоже.

— Ах ты, кума моя милая! — Он обхватил ее за шею, покружил. — Мне ведь всего пятьдесят три!

Женщина ойкнула, выронила нож.

Бригадир обернулся к Тере с Эвой:

— Ну, девчата, а теперь — обедать! Обед добрый будет — свинью мы закололи. — Бригадир усмехнулся испытующе, — и после, когда все уже уселись за длинный стол неподалеку от скирды, стал весело рассказывать, как они гнали работу, на собственном горбу вывозили всю уборку, обмолот — выполняли поставки.

Тере Бакайовой казалось, он во что бы то ни стало хочет быть молодым, моложе, чем есть. Очень уж я его омолодила, подумала она, на шестнадцать лет, надо будет прибавить малость… Ей захотелось немного подразнить его, просто чтоб избавиться от неприятного ощущения, которое прокралось к ней в душу во время завтрака, когда она скостила ему так много лет.

— Товарищ бригадир, а вы, оказывается, нежный!..

— Это почему?

— Работаете, как барин — в перчатках…

За столом стало тихо.

Бригадир выложил на стол, ладонями кверху, свои почерневшие, с въевшейся в них пылью, руки, слегка поддернул синие рукава.

Тера Бакайова побледнела. Руки у бригадира выше ладоней были покрыты большими коричневыми подсохшими ранами, кожа содрана, запястья затянуты красновато-коричневой коркой и лимонным слоем дерматола.

— Понимаете, когда ты немолод, то и ловкость у тебя порой не та. Так уж это как-то одно с другим связано. Был я раз ночью там, ну, там, — он махнул рукой в ту сторону, где должен быть Сивец, но видны были только ворота и белая легковушка «Спартак» возле них. — Не хватило у меня ловкости — а я там дерево валил, дуб, довольно взрослый, он у меня из рук-то вырвался, кожу ободрал, а все-таки я его доволок до места. Овсяная солома, дорогой товарищ, правда, мягкая, особенно в такую погоду, но все равно колется, как в раны-то попадет.

— Простите меня… — сказала Тера Бакайова и потом долго молчала.

Вскоре три женщины принесли кастрюли с темно-коричневой похлебкой, распространявшей аппетитный дух.

— О, вот это мы поедим!

— Да еще как!

— Пожалуйста! Наливайте себе!

— Я? — спросила бригадира Тера Бакайова. — Что вы, сначала вы, пожалуйста!

— Нет-нет, первым — гость!

— Да я себя чувствую не совсем гостем…

— Право, ни к чему нам церемонии-то разводить, — сказал бригадир и, помешав в кастрюле большим половником, налил в тарелку Теры. — Кушайте на здоровье! Еще?

— Ой, хватит! — вскричала она.

Он налил себе.

— А знаете что, товарищ милая? Как будете рисовать — изобразите нас всех, как мы тут сидим, такой длинный-предлинный стол… К примеру, едете вы куда-нибудь в поезде, смотрите из последнего вагона и видите рельсы длинные, прямые — вот такой длинный стол нарисуйте, и нас за ним, а на столе колбасы, мясо, салаты, ножи, вилки, ложки, в общем, все… — Бригадир помолчал, подумал, улыбнулся. — У каждой картины название есть — к примеру, «Еще не последний обед» или «Еще не последний общий обед», это, правда, длинно, да вы уж что-нибудь придумаете… И пускай там будет Эва — не ушла еще от нашей машины! И себя нарисуйте — вы к нам пришли! Тише, тише, кума, полно тебе! Вас тоже нарисуют, прямо с ножом!