Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Перевод Н. Аросевой.

Что вам еще желательно, что вы хотите еще узнать? — мысленно спросил ее бригадир, и вслух собирался спросить: «Что вам еще желательно?», но промолчал. Окинул ее взглядом — серые мягкие туфли, полоска загорелой кожи на щиколотках, черные брюки в обтяжку ниже колена, серый свитер, серо-коричневый плащ-болонья. Он уже и раньше ее разглядывал — красивое, немножко испуганное лицо, почти светлые волосы, черные глаза — и не мог понять, почему правый глаз у нее все время закрыт волосами, широкой прядкой. Ветерок, свежий, послегрозовой, шевелил ее волосы, бросал ей прядку на лицо, словно проводил по изящному носику большой кистью. Может, так все и будет, вдруг подумалось бригадиру, все люди когда-нибудь станут такими тонкими, все поколение будет такое вот долговязое и смотреть на мир будет одним глазом. Не то что наша Эва… Но если б они почаще сюда приезжали — у нас и такие долгие окрепли бы. Может, открылся бы у них и второй глаз.

— Цинтлей [28] Искаженное от нем. Zünder — спички. нет? — спросил он вслух.

Тера Бакайова наклонила голову:

— А это что?

— Спички.

— У меня зажигалка.

Бригадир смотрел, как она роется в маленькой сумочке, в кармане.

— Не сейчас, вот перекушу…

Ел он с аппетитом, влажно жевал, отрезал большие ломти белого хлеба, куски колбасы, разрезал твердые помидоры, зеленые с одного бока, с другого уже подрумянившиеся. Все это сочно чавкало у него во рту.

— Вы еще не кончили молотить?

— Видите сами…

— О да, вижу.

Бригадир махнул рукой с ножом в сторону старой серой молотилки — привод, движок, прицепы с овсяными снопами, длинная и высокая, почти уже завершенная скирда соломы. Рука описала большой веселый полукруг, все вместилось в него — элеватор, три пары лошадей, неподалеку — медленно бьющий мотором трактор, а дальше — белые строения: коровник, свиноферма, старый просторный амбар, единственно, что осталось после арендаторов еще с прошлого века.

— Все с обмолотом возимся, — сказал бригадир. — Ну да ведь и везде так. Куда ни глянь, всюду машины гудят. Ничего не поделаешь — лето неблагоприятное, непогожее. Дождей много, холодно. Но это мы уже сверх плана молотим, поставки-то выполнили, — весело прибавил он, прожевал, отрезал колбасы, хлеба, разрезал помидор, стал жевать. — А вы почему отказываетесь? Смотрите — мы все едим, завтракаем, а вы только слюнки глотаете. — Он снова описал рукой дугу, объявшую старых мужчин, женщин и одну девушку, Эву, — всех, кто сидел под скирдой. — Значит, не будете?

— Нет.

— Почему?

Тера Бакайова улыбнулась, проглотила слюну.

— Право, поешьте…

— Нет-нет, спасибо. Я уже поела, и колбаса для меня тяжеловата. А помидоры я еще не ела, боюсь, плохо мне от них будет. Не привыкла я…

(Скорее длинная, чем стройная, художница Тера Бакайова, дочь пани Юлии Бакайовой из корпуса 4 «Б», в то лето, быть может, меньше прочих жильцов появлялась дома: ей удалось убедить мать, что не может она творчески работать в этой жуткой клетке без воздуха, без простора, что ей необходимо выезжать на природу.) Она посмотрела на прицепы, нагруженные снопами, на солому под элеватором.

— Какой красивый овес, чудесный желто-коричневый оттенок… Вам нравится, правда? — спросила она бригадира.

— Гм… Вижу, здорово вы в этом разбираетесь, — усмехнулся тот. — Овес должен быть белый как творог, но таким он редко бывает. Для этого нужно погожее, сухое лето, овес должен хорошенько просохнуть. Капризный он, овес, да… Любит оститься.

— Что он любит?

— Оститься.

Женщины под скирдой захихикали.

— Ну, так уж у нас говорится — «оститься», и даже, случается, в сухую погоду. А уж в такое лето…

— Вот как?

— Точно.

— Я не знала…

— Зерно не должно быть темным, — сказал бригадир и, влажно прожевав, почмокал губами. — Говорю, оно должно быть как творог белое, особенно ячмень, овес…

Тера Бакайова вытащила блокнот, ручку.

— Это зачем?

— Позвольте, запишу…

— Вы легко запомните, что овес любит оститься, вам бы другое взять на заметку. Известно, коли зерно влажное, оно меняет цвет, но и качество тоже. Потому и говорю, неблагоприятное нынче лето, завидует нам, — нам бы давно обмолотить да и за другое приняться, дел-то хватает, и зерно могли бы сдать получше. Так-то.

Он ел, стоя неподалеку от серой молотилки, на размокшей земле, усыпанной половой, его темно-синий комбинезон был в пыли и грязных пятнах, на голове темно-синий берет, к берету пристало несколько овсяных шелушинок, похожих на крошечные лодочки.