Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Над столом поднялся веселый перестук ложек и мягкий звук хлебания.

Художница Тера Бакайова, не торопясь, приступила к еде. Улыбнулась бригадиру:

— Для этого мне понадобится огромный холст…

— Ну и что?

— И огромная мастерская. А я живу в тесной клетушке!

— Следовательно?

— В моей квартире такую картину не написать.

— У нас есть огромный пустующий цех, — сказал бригадир, — только что построили, мы там триера будем монтировать, когда получим… Там вы могли бы написать то, о чем думает каждый из нас, — только, боюсь, машины поступят прежде, чем вы закончите картину. Трудно изобразить на картине такие вещи. Не знаю, поможет ли вам большое помещение и большой холст…

Три женщины начали носить на стол колбасы, мясо, салаты и пиво в запыленных бутылках.

— Бог в помощь! Приятного аппетита!

Все оглянулись.

Художница Тера Бакайова отклонилась далеко назад, отвела волосы с правого глаза.

— А, товарищ инженер, привет! — крикнул бригадир. — Садись-ка с нами! Знакомься! Гость у нас — художница, товарищ…

Тера Бакайова и инженер Селецкий подали друг другу руки.

Эва гневно сверкнула на них глазами.

Одноглазая художница наклонилась над тарелкой, прядка волос упала ей на правый глаз, однако в инженера Селецкого она палила обоими: правым — сквозь волосы.

— Да, о чем мы говорили-то, — сказал ей бригадир. — Насчет цеха — вам его уж сам инженер покажет, расскажет, поможет вам…

— Правда, товарищ инженер, вы будете так добры? — Тера Бакайова подняла голову и открыла правый глаз.

— Помогу, помогу, — ответил Селецкий, задумчиво помешал половником в кастрюле и налил себе в тарелку.

Перевод Н. Аросевой.

Подвыпившая и, по мнению некоторых строгих посетителей кафе, не в меру разгулявшаяся компания поднялась из-за мраморного стола, удалилась, и за столом остались двое трезвых — Мария Ремпова и Штефан Балтазар. (Они уже оглядели друг друга, оценили — Балтазар подумал: воздали должное — и убедились, что оба стройны и приятной наружности. Мария была пикантна: на переносице между бровями маленький шрамик от удаленной опухоли, красивые светло-каштановые волосы, загорелое лицо, маленькие руки, красивая фигура, голубое платье с белыми пуговицами, а Штефан Балтазар был худ лицом, энергичен, и глаза, коричневые, как каштан, светились остро и беспокойно. И он загоревший, худые руки с очень длинными пальцами, черные волосы, приподнятые на темени и на затылке, под левым глазом тревожно западающая одинокая, кривая морщинка.) Он оперся руками на стол, шаткий стол закачался. Из бокалов и чашек непременно бы выплеснулось, но на столе, к счастью, их не было. И ничего не опрокинулось, не разбилось — официант все уже унес и стол вытер. У Марии Ремповой мраморная столешница вызвала мысли о шаткой плоскости.

— Качается, — сказал Балтазар.

— Шаткая, — ответила она и про себя подумала, как можно на такой шаткой плоскости с плохо вытертой пепельницей начать строить новую жизнь. А, впрочем, кто знает… — Да, это не наклонная, а шаткая плоскость.

Балтазара покоробили Мариины слова. Она уж не раз их повторяла, верно, непрестанно думает об этой статье в газете. Статье он дал весьма внушительный заголовок: «Семейная жизнь на шаткой плоскости» — и решил, что все в лучшем виде. Статья вышла в воскресном номере. Неприятная была обязанность, но она целиком выполнена, и можно поставить точку… Да, вот тебе и поставил! Ну и дал он маху! В статье хотел слегка высмеять мелкие человеческие слабости и повседневные горести, может, и прихоти избалованных женщин — и вдруг здесь, в кафе, за этим столом, сегодня, сейчас, по чистой случайности, за этой вот шаткой плоскостью он познакомился с Марией Ремповой, с этой не очень уж некрасивой и не очень уж неприятной женщиной, а статья его касалась ее судьбы, ее слабостей и горестей, а насколько они мелки и повседневны, кто может знать? Вот уж поистине глупая случайность, не переставая думал он и ругал себя за то, что все время твердит одно и то же. И так ли уж глупа эта случайность? Она ли виной тому, что он так глупо повел себя? Ведь случайности этой тогда еще не было. А теперь не встанешь так просто, не уйдешь, конечно, нет. Принесут еще кофе, коньяку. Коньяк пили до этого, в том же духе можно и продолжать. Он вытащил из кармана сигареты и зажигалку, что привез из Вены. Зажег, курил, уйдя в себя.

— Отчего вы такой молчаливый?

И впрямь глупая случайность, досадная история. Теперь не встанешь, не уйдешь, раз она осталась с ним. Надо бы как-то перед ней оправдаться, чем-то ей возместить, но чем? Сперва коньяком, а потом самим собой? Или как-нибудь по-другому? Кайя ведь не узнает, занимается… готовится к экзаменам… Коньяком — лучше всего.