Альфонз Беднар - Дом 4, корпус «Б»

Прижав босой ногой босую ногу Сильвы, Брежный заставил ее замолчать, обеими руками провел по ее вискам, по пульсирующим жилкам, по волосам, по обнаженным бокам, а когда его руки замерли на груди, он вернулся с ней на раскрытую тахту.

Луна сияла в окне, отражалась в книжном шкафу гостиной, освещала белые простыни, светила на губы, шею и грудь Сильвы Брежной. Она тихо дышала приоткрытым ртом, сквозь красивые белые зубы, дышала теплом в лицо мужа.

— Пойми же, мне неприятно, — сказал он вдруг.

— Что тебе неприятно? — быстро спросила Сильва, чтобы он не раздумал и опять не скрыл, что ему неприятно. — Скажи, Миро.

— Что я ни разу не поговорил с твоими родителями.

— Теперь сожалеть поздно. Поздно… Мне было очень больно, — даже на похоронах я была одна. А сейчас бесполезно и огорчаться.

Сильва повернулась лицом к потоку света, отраженному от стекол книжного шкафа, отстранила мужа, повернулась к нему лицом, дыша ему в глаза.

— Ты же знаешь, мы росли, как трава на лугу, другое тебя гложет… Тебе нечего было взять за мной, ты позарился на мое тело, мое лицо, а я-то хорошо знаю, как быстро растрачивается это богатство — наверное, поэтому у тебя столько командировок, и эта, нежданная, тоже. Может, то, что делал мой отец, было куда здоровее, естественнее, ему не требовалось на это ни казенной машины, ни самолетов, ни отелей…

— Сильва!

— Говоришь, сегодня мой день? Значит, я могу говорить, что хочу, разве не так? Мой день, мое слово.

Брежный встал и пошел собираться в дорогу.

— Почему ты не работаешь, — сказала однажды мать Сильвы мужу, — мы с голоду подохнем!

Отец задумчиво курил сигарету, жевал вишневый мундштук, усмехался. Был он мастер, и, как не раз о себе говорил, не какой-нибудь деревенский, а городской, был он колесник и пьяница, зарабатывал себе на корчму, а жена с четырьмя детьми — Сильвой, Виолой, Муцо и Дюшаном — перебивалась на гроши, которые время от времени находила в его карманах.

— Ну и подыхайте, — ответил он жене. — Нету у меня ни кусочка дерева.

Однажды (Сильва была еще маленькая), когда отец снова не ночевал дома, мать разбудила детей, одела всех четверых в самое теплое, тепло их обула и вывела из дома в сад, перетащила через поваленный, засыпанный снегом плетень и выбралась вместе с ними на городское поле.

— Не могу я оставить вас дома, — сказала она, — не могу. Вдруг отец вернется, а меня нет, он, глядишь, изобьет вас.

Город (в те времена это был не то город, не то деревня, смотря кто как понимал — из гущи строений торчали башни костела, то там, то здесь виднелся двухэтажный дом), так вот, город был занесен снегом, крыши ярко белели — на небе стояла огромная, полная луна, на совершенно чистом, морозном небе. По твердому снежному насту двигались пятеро — а за ними по снежной белизне ползли пять теней, тени эти кривились, ломались, вытягивались на снегу.

Мать часто оглядывалась, не отстали ли дети.

— Муцо, Дюшан, вы мне поможете, — сказала она, — потому я вас и взяла. Я должна была взять вас с собой. Это правда. Ведь если бы отец вернулся, всем вам, глядишь, ужо досталось бы. А я вас бить не дам. Не дам! — все твердила она, а сама думала, что, возможно, так было бы лучше. А что сейчас? Идти-то идем, да не попусту ли. Ну, пусть хоть он увидит, пусть узнает! — подумала она про мужа. Пусть увидит, к чему приводит пьянство.

Все пятеро шли за город, несли с собой длинную пилу-брюхатку, два топора, клубок веревки, поднимались вверх через пашни, луга, пастбища, покрытые слежавшимся снегом.

Под ледяной рябоватой коркой снег в белом сиянье луны блестел и переливался длинной широкой полосой.

Сильве казалось, что на свете нет ничего другого, только бесконечные снежные просторы, простертые под белыми тучами и белыми туманами.

На горе начинались хвойные леса, которые принадлежали городу, леса эти чернели в то очень раннее утро, над лесом стояла полная луна и сверкала, отражаясь на снегу.

К лесу медленно брели пятеро — мать, двое мальчиков и две девочки, пять голубоватых теней тихо ползли кверху через поля, луга, пастбища, рядом с проезжей дорогой, где ледяной корки было поменьше. Из темных теней вылетали бледные тени напряженных и болезненных вздохов.

Перед первыми елями мать Сильвы остановилась.

— Дальше не пойдем, — сказала она, — здесь лес редкий, ночь лунная, все видно. С нами здесь ничего не случится.

— Мам, — сказала Сильва, — почему мы пошли сегодня? Сегодня ведь воскресенье, по воскресеньям не работают. Почему не завтра? Ведь было бы лучше.