Уильям Уортон - Пташка [litres]

Она смотрит на меня с удивлением. Даже перестает прихорашиваться.

– Я не знаю твоего имени. Ты мне его не говорил.

– Но когда ты позвала меня купаться, то назвала меня Птахой.

– Да, но Птаха – не имя.

– Тогда что же это такое?

– Это прозвище, Птаха и есть Птаха. Так зовут птицу, когда не знают ее имени. Причем любую. И любая птица об этом знает.

Ну как можно объяснить, что я этого не знал? Почему и каким образом все это могло получиться в моем сне? В ту ночь я ни на минуту не забывал, что все происходящее мне снится, но то была едва ли не последняя из таких ночей. Перта глядит на меня и спрашивает:

– А как узнал мое имя ты? Ведь и я тебе не говорила. В моем втором сне, который мне снился, когда в первом мне снилось, что я сплю, у Перты уже имелось имя, и оно было Перта. Она мне его и вправду не говорила. Я его придумал. Откуда бы мне знать ее имя? Приходится снова врать.

– Ты назвала мне его в ту первую ночь, когда мы летали вместе.

Перта шелестит перышками и отвечает лишь после минутной паузы:

– Нет. Я тебе не говорила. Зачем ты говоришь неправду? Нам незачем врать друг дружке. Каждый раз, когда мы неискренни, между нами что-то встает. Между нами должна быть только правда, или не будет вообще ничего.

– Я не знаю, Перта, в чем состоит правда. Я просто знаю твое имя и не могу объяснить почему. Это не ложь.

– Но это ведь и не вся правда. Когда ты что-то знаешь и не рассказываешь, то правдой это назвать нельзя.

Перта слетает вниз и начинает клевать зернышки. Я лечу к ней. Какое-то время мы клюем корм вместе. Я чувствую, что очень ее люблю. Как странно обнаружить, что она одновременно и так чиста, и так тверда при всей ее мягкости. Это все равно как отыскать алмаз на бархатистой кожице персика.

Идут день за днем, а я не могу думать ни о чем, кроме Перты. Я перехожу в последний класс средней школы. Среди моих одноклассников только и разговоров, что о бале, которым у нас обычно отмечается это событие. Мать спрашивает, с кем я на него пойду. А я не иду ни с кем. Все девчонки в нашей школе кажутся мне телками-переростками, неуклюжими коровищами. Они передвигаются так, будто ноги у них растут прямо из земли. Мои глаза слишком привыкли к быстрым, изящным движениям канареек.

Эл пойдет со своей девчонкой, главной звездой нашего класса. Он один из лучших и в футболе, и в борьбе. В легкой атлетике и, в частности, в метании диска он тоже не из последних. Он собирается получить соответствующие рекомендации для того, чтобы его взяли в команду какого-нибудь университета. Тут он вне досягаемости. Такого, чтобы один человек получил сразу три подобные рекомендации, у нас в школе еще не было.

Все тренировки по метанию проходят невдалеке от нашего забора, и диск иногда через него перелетает. Подняв диск, я кидаю его Элу обратно. Это единственное, чем я могу заниматься без скуки из всего того, что не связано с моими птичьими делами. Чтобы диск пролетел большое расстояние, его нужно бросить под правильным углом, тогда он «поймает» воздух и заскользит по нему с наименьшим сопротивлением, причем это настолько же важно, как сила броска. Возвращая диск, я пробую бросать его то так, то эдак, пока наконец мне один раз не удается метнуть его даже дальше, чем самому Элу. Конечно, ведь руки у меня гораздо сильнее. Трицепсы, дельтовидные и другие мышцы, которые я упражнял на заднем дворе, стали у меня прямо-таки неестественно мощными.

Тогда Эл вытаскивает меня на поле, и мы начинаем метать диск вместе. Он тщательно замеряет, как далеко я бросаю. Мне нравится метать диск, но ничего путного у меня все-таки не выходит. Думаю, у людей пропадает настоящее удовольствие от того, чем они занимаются, из-за таких вещей, как замеры, очки и чрезмерное желание победить.

Эл все время подначивает меня пригласить на бал то одну, то другую девчонку. Через его подружку ему известны имена примерно двадцати девчонок, которым пойти очень хочется, но им все никак не найти дурака, который бы их туда позвал. А моя мать уже совершенно в истерике. Для нее это вроде личного оскорбления, что я не хочу туда отправиться, взяв напрокат смокинг за пять долларов и купив орхидею за полтора, чтобы прицепить к платью какой-то девицы, которую едва знаю, да еще заплатить два доллара за вход. Я ненавижу танцы, и это мероприятие станет напрасной тратой времени, причем не для меня одного.

И вот за три дня до бала, когда я уже надеюсь, что от него отболтался, ко мне вечером приходит Эл. Я только что закончил с птицами, собираюсь лечь спать и увидеть продолжение сна. Мы с Пертой очень сблизились, и днем я очень скучаю по ней. Эл рассказывает мне прямо в присутствии матери, что знаком с одной девчонкой по имени Дорис Робинсон и она попросила его узнать, не возьму ли я ее на бал. У нее уже есть билеты, и она сама купит себе цветок, чтобы приколоть к корсажу. Она водит и может взять машину отца. Все, что мне остается сделать, – это взять напрокат смокинг.