Ольга Румбах - Ловля ветра, или Поиск большой любви

Холодное, яркое осеннее утро. Батареи горячие, и в квартире от этого по-особенному уютно. Робкий звонок в дверь. Открываю. Съежившись, дети стоят двумя ступеньками ниже, и оттого кажутся еще более жалкими. «Тетя Оля, на улице так холодно, капец», — говорит старшая, Юля. Никита, ему шесть лет, молчит и смотрит на меня во все глаза. Большой шрам на его губе совсем побелел. «Это мама "удагила" меня, когда я был еще "маьенький, кгужкой" (Никита никак не научится говорить «р». Да и «л» тоже). Мне зашивали губу, а мама так "пьакала"…» — объяснил он мне как-то.

Оба в курточках, но на ногах у Никиты пластиковые шлепанцы — «а "кгоссовки тгудно" одевать». И собака. Лора. Смотрит настороженно влажными глазами снизу. У всей троицы совершенно одинаковое выражение, а именно: «холодно, капец, и есть хочется».

Господь, а не мы, созывает наших гостей, вспоминаю слова Льюиса, и, со вздохом отложив в сторону кисть, ибо собиралась порисовать, приглашаю всех войти. Всех, кроме Лоры, но она с таким раскладом не согласна и возмущенно царапает когтями дверь, сначала правой лапой, а потом левой. В результате на темно-коричневой крашеной двери появляется забавная такая сеточка, происхождение которой, не зная наперед, трудно установить.

Дети шумно моют руки в ванной, потом выбегают по одному и предъявляют мокрые ладошки, с которых течет в рукава грязная вода: «Вот, тетя Оля, смотрите, чисто. Можно вытирать?» Ну, я этот финт знаю еще с детства — ладошки почему-то легче всего отмываются. Переворачиваю их лапки с буквально въевшейся грязью и отправляю обратно в ванную.

Но тут уже жарится, аппетитно шипит на сковородке и достигает их обоняния яичница, и дети, едва не выламывая дверь, сбивая друг друга с ног, бегут на кухню. И никакая сила не способна сейчас заставить их оторваться от роскошного этого зрелища — пухлых желтков, окруженных лужицами прозрачного белка, постепенно белеющего и выдувающего пузыри.

Никита нервно откусывает гигантский кусок хлеба, который едва помещается во рту, а Юля спрашивает тревожно: «Теть Оля, а вы тоже будете кушать?» И расплывается довольной улыбкой, получив отрицательный ответ.

Я смотрю, как они едят, с наслаждением, постанывая, подгоняя куски скользкой яичницы к вилке недомытыми пальцами. Да, они голодают, эти дети. Пьют родители, пьют, не просыхая, бабушка с дедушкой. Юля, Никита и двоюродный их брат Витя (он постарше, страшный чистюля и аккуратист), попрошайничают. И денег у них бывает довольно много. Но нормальную еду они не покупают. А покупают, само собой, сласти и всякую ерунду. Например, Юля явилась ко мне однажды «принцессой» — в короне, утыканной безобразными камнями, браслете, от которого она глаз не могла оторвать, склоняя голову и так и этак, в руке имела «волшебную палочку» того же пошиба. Когда выложила простодушно, сколько весь этот наборчик стоит, я только руками всплеснула:

— Лучше бы ты еду домой купила!

— Нет! — отрезала Юля и опять залюбовалась браслетом. Подняла на меня восхищенные глаза: — Я красивая? Грубо и густо обрезанная неряшливая челка, почти прикрывающая лукаво блестящие глаза, шершавая от бесконечных сладостей кожа, маленький замурзанный рот — конечно красивая!

— Ну, давай, принцесса, бери свою палочку, распорядись насчет обеда, — вздохнув, говорю я и включаю чайник.

Смотрит недоверчиво и смущенно. Дурашливо машет палочкой…

— Чай я тоже буду, — еще не доев яичницы, шепелявит Никита и шарит глазами по кухонному столу, который мне никогда не удается держать прибранным, — сладкий и с печеньем!

Это уже не первое поколение «дворняжек», что ходят ко мне. Лет десять назад вот так же в холодную пору я увидела под своей дверью жавшихся друг к другу, худых и полураздетых мальчика и девочку, Вову и Олю. С ними тоже была собака. Лет им было, наверное, по пять, они двойняшки. Отец у них тогда сидел в тюрьме, мать по пьяному делу попала под машину. Ей выплатили «отступные», и она вовсю праздновала это событие — не вставая с кровати от полученных травм.

С тех пор нашей с мужем заботой стало собирание поношенной детской одежды, и особенно обуви — любого размера, поскольку в этой семье постоянно кто-то рождался.

Ну вот. Теперь Вова и Оля уже совершеннолетние. Вова, слава Богу, увлекся спортом, сначала футболом, а теперь боксом, и успешно. И даже посещает школу когда-никогда. Ко мне давно уже не заходит, стесняется. А Оля заходит. У нее теперь черные, как головешка, и прямые, как палка, волосы, а когда-то были вьющиеся, пушистые, медового оттенка. Челка наползает на самые глаза, густо подведенные зеленым. Полные, очень полные бедра обтянуты лосинами дикой расцветки — до анатомических подробностей. Довершают картину длинные зеленые ногти и запах табачища. «Как ваши дела, тетя Олечка?» Это единственная фраза, которой она способна поддержать великосветский разговор. «Пипец», «блин», «капец», — вот ее более чем скромный словарный запас. Эллочке людоедочке такое и не снилось. А ведь Оля была самой способной из этих детей (у них была в то время еще закадычная подруга Настя, за ней присматривали чуть лучше). Я учила всех троих читать, и Оля лучше всех справлялась с этим делом. Они даже пошли в школу и отучились года три. Но в какой-то момент Олина двоюродная сестра позвала ее к себе смотреть за детьми, и Оля не устояла. А кто бы устоял? Жить с вечно пьяными родителями (а отец в то время уже вышел из тюрьмы в очередной раз) в раздолбанной хибаре без отопления и чуть ли не с земляным полом, питаться сухой китайской лапшой, и это в лучшем случае, или перейти в нормальную, пусть и съемную квартиру, к непьющей на тот момент сестре… С детьми она быстро научилась справляться. Правда, чему она могла их научить?.. Школу, само собой, пришлось бросить.