Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

Хотя в конце своей короткой жизни Жарри и принялся за беллетристику, чтобы, опираясь на опыт почитаемых им Эдгара По и Жюля Верна, попробовать, как он выразился, «приспособить склад ума к собственному консьержу» (судя по его поздним романам, это был всё-таки незаурядный консьерж), «Дела и мнения» всё ещё были литературой другого рода. Называя «Дела и мнения» «новонаучным романом», Жарри, безусловно, имел в виду такой занимательный вид научного труда, как романы Эббота и Хинтона. Однако если, например, «Флатландия» представляет собой притчу о науке, то «Дела и мнения» были изложением некоторой новой науки, или такой системы взглядов, которую вызвал интеллектуальный климат революционных научных и художественных открытий второй половины XIX столетия. По сути дела, вся книга состоит из разного рода посвящений поэтам, художникам и учёным и цитат из их сочинений, картин или научных работ; из списка имён, которые тут встречаются, можно было составить небольшой справочник о художественной жизни и интеллектуальных увлечениях 1890‐х годов, то есть об эпохе, подготовившей выступление первого поколения авангардистов XX века.

При этом в глазах таких читателей Жарри, какими были Дюшан, Бретон и тем более – Матта, этот обзор имён и идей имел особое значение, поскольку, противопоставив общепринятым представлениям эпохи свой собственный выбор и вкус, Жарри удалось предугадать именно то, что на протяжении десятилетий после его смерти становилось основой для предпочтений и мифологии каждого нового поколения, занятого изобретением нового в искусстве, и, скажем, к 1942 году было далеко не общедоступным. Например, в библиотеке Фостроля, содержащей канву для стихотворений в прозе, описывающих его путешествие, романы Рабле и Бержерака, книги Колриджа, Граббе, По и Бодлера соседствуют, с одной стороны – с прозой Жюля Верна, с другой – с «Песнями Мальдорора», с «Озарениями» и с сочинениями Малларме… Для того, чтобы увидеть в таком списке книг, который предложен в «Делах и мнениях», одну литературу, а точнее сказать – одну традицию, даже сюрреалистам, как показывает история работы Бретона над «Антологией чёрного юмора», потребовалось около двадцати лет, и в середине XX века такая традиция всё ещё противоречила официальной культуре. В 1898 году, когда Жарри завершил «Дела и мнения», он был первым и едва ли не единственным автором, за четверть века до сюрреалистов объединившим и высоко поставившим имена Малларме, Рембо и практически неизвестного тогда Лотреамона. Впрочем, отрывки романа, посвящённые изобразительному искусству, содержали тогда не меньше открытий. Жарри, который был близок с художниками группы «Наби», был одним из первых пропагандистов искусства Гогена и Ван Гога. (Кроме того, интересно заметить, что особое место в «Делах и мнениях» отведено Бёрдсли, который был, по всей видимости, знакомым Жарри и, по роману, исполнил портрет Фостроля. В связи с мифологией сюрреализма сороковых годов, которую мы здесь обсуждаем, стоит упомянуть, что продолжателем достаточно забытого в те времена Бёрдсли считал себя художник-сюрреалист Ханс Беллмер.) Для Бретона, однако, имело ещё большее значение, что он оказался одним из первых, кто оценил и пропагандировал «примитивное» и народное искусство: один из центральных эпизодов «Дел и мнений» связан, например, с ближайшим другом Жарри – «таможенником» Анри Руссо и со страстным увлечением Жарри старинной гравюрой и народной картинкой…

Всё, что уже упомянуто о художественных вкусах Жарри и, главное, о его свойстве воплощать их в такой (перефразируя Евреинова) театр самого себя , как герои-гетеронимы Юбю и Фостроль, обосновывает, что его личность определялась той чувствительностью к современности (sensibilité moderne), которая к 1910‐м годам стала руководить поступками целого поколения, хотя при жизни Жарри была, конечно же, солипсизмом и проявлялась в литературе, а не в тех авангардных жестах, с которыми намного позже выступили, например, Дюшан и дадаисты. Однако значение Жарри для следующих поколений «новых», – мы ещё проследим это подробнее, – заключается не столько в роли предшественника, сколько именно в солипсизме, заставившем его создать в «Делах и мнениях» собственную автономную систему и формулировку нового духа (ésprit nouveau) наступающего XX века. К 1940‐м годам, когда начала складываться определённая традиция «современного искусства» и возникли предпосылки разных вариантов его официальной истории (в искусствоведении и литературоведении) или альтернативной истории (у сюрреалистов или соперничавших с ними группировок послевоенного авангарда), – то есть с тех пор, когда дух категорической отповеди и обновления окончательно принял парадоксальный характер, – такая книга, как «Дела и мнения д-ра Фостроля, патафизика», заняла место единственного апокрифа, способного поддержать выходящее за рамки общественной деятельности и даже общепринятого языка стремление таких личностей, как Матта, видеть в своём «современном искусстве» большой гуманитарный феномен со своими особыми внутренними связями 98 – в том числе и с такими отношениями между людьми, за обсуждением которых между Дюшаном, Бретоном и Маттой могла возникнуть легенда о Великих прозрачных.