Василий Кондратьев - Показания поэтов [Повести, рассказы, эссе, заметки] [litres]

В картах Таро Памела Колмен Смит обнаружила то, что сделало их одним из страстных времяпрепровождений нашего времени и привлекло к ним художников и собирателей: картонный театр, где всем движет загадочность нарядных актёров и сцен. Говорят, что, раскладывая Таро, испытываешь то же самое, как будто ухаживаешь за собственным садом. Пусть знает всякий, кто радуется тароками , писал в 1526 году Франческо Берни, что само это слово означает… только дурачиться, праздничать и услаждать глаза солнцем, луною и двенадцатью знаками неба, как дети .

Эта книжка для записей в переплёте тёмно-зелёного цвета существовала в 1995 году. Следовательно, и все связанные с нею места, лица, события – тоже. Я могу это сказать точно, потому что в следующем году я её спалил. Там, собственно говоря, и не было никаких заметок, однако эта пустая книжка имеет, пожалуй, такое значение, что она пробыла со мной всюду всё то время, о котором я хочу тут рассказывать. Скажем, это был некий паспорт моего рода занятий, точно такая же привычка, как иметь при себе документы и не иметь денег. Кто я такой? Я рассказчик, и это моё место в жизни, так что зелёная книжка имела в виду определённый престиж моего существования, которым я отгораживался, чтобы не отвлекаться от моих сигарет и от карточной колоды, то есть от единственных вещей, которые мне нужны.

Ну и что я хотел этим сказать? Я думаю, что поскольку мой рассказ будет проходить в основном по так называемым курортным местечкам на берегу к северу от Петербурга, да и так – я всё время буду возвращаться к состоянию того очень характерного для этих мест сумрачного, вроде бы как дремучего комфорта, в котором я имел удовольствие вырасти и провёл самые содержательные месяцы интересующего меня здесь времени – то значит, мы начнём с эпизода из детства. Это был чемодан дневников, писем и прочих бумаг старой хозяйки дачи, который её домашние (семья маминых друзей) должны были сжечь на лужайке за аллеей серебристых ёлок, которая шла к дому.

Я не скажу точно, но, скорее всего, была осень, потому что дымок от костра, с которым в воздухе расходились мелкие чёрные хлопья пепла, нёс характерный запах. От этого запаха в саду, когда я там наблюдал за осуществлением домашнего обряда, стояла совершенно романтическая атмосфера – душок , который у нас, детей, назывался изумительное амбрэ 70 – и если летом такое состояние обычно связывалось с утренней испариной на букете полевых цветов, собранных к завтраку, или с ароматами шиповника и сирени вечером у берега моря, то именно осенью (и чем холоднее было, тем настойчивее) о нём говорили запахи дачных костров и ночные светляки окон за забором и зарослями… Впрочем, поскольку разговор о когда-то произошедшей в саду сцене приобрёл у меня тут ключевую роль, то сначала придётся описать дом.

Вполне типичный для курортного побережья вид дачи, о которой идёт речь, вызывает ощущение в стиле либерти . Такой облик жилья означает сосны и ели, создающие волнение мрачной зелени за окном комнаты, где существует змеящаяся, как рисунок на шали, теснота бюро, ширмы, кушеток и разного рода вещиц, полочек и картинок. Не меньшую тесноту, имеющую столь же сложный рисунок, представляют собою лесенка, ещё пара помещений и даже своего рода холл вокруг стола под лампой, зеленоватый маяк которой в ночное время хорошо виден сквозь лес. И тут есть странность. Похоже, как будто эти комнаты являются отражением в зеркале и как будто пространство, куда они ведут – это тоже такое воображение, которое создаёт рама зеркала (большое зеркало платяного шкафа в коридоре прихожей дома действительно, помнится, внушало мне ощущение разницы между хозяйкой и жизнью домашних, как бы с двух разных сторон данного стекла). На самом деле, эта странность не имеет никакого отношения к зеркалам 71. Однако есть впечатление, что здесь существует жизнь, которой не может быть , и вот, собственно, почему обстановка создаёт ощущение стиля либерти .