Натан Энгландер - Ради усмирения страстей [Литрес]

– Убирайся в свой кабинет, – сказала она. – Лапай там свои книги.

Они обсуждали, чем угощать гостей. Чарльз и Сью с противоположных концов стола оценивали результат стараний домработницы.

Он превзошел все ожидания.

Тут имелась и бумажная скатерть, и бумажные чашки, и пластиковые бокалы для шампанского на съемных ножках. И бумажные салфетки с узором, соответствующим узору на тарелках, и пластиковые вилки-ложки, и кое-что еще – предметы дешевые, но не одноразовые. Ножи, например, были настоящие: новенькие, с деревянными ручками, острые столовые ножи с зубчиками. Сью даже ухитрилась найти бутылку приличного кошерного вина. Всего одну. Другое было смородиновое. Чарльз даже подумал, что смородина – предостережение, мол, вот до чего может довести истовая религиозность людей с утонченным вкусом. Бутылка с отвинчивающимся колпачком. Сладкое крепленое. Он хотел было придраться к этому, но глянул снова на роскошную сервировку, раздвинутый во всю ширину стол, серебряные приборы на серванте – и передумал. Это было больше чем временное перемирие. Это был призыв к открытости – во всяком случае призыв, и домработница постаралась это показать.

– По́шло, – сказала она. – Как на детском празднике. Не хватает только картонного ослика на стене.

– А мне нравится, Сью. Правда, нравится. – В его голосе сквозила нежность, впервые с тех пор, как он объявил о своей новой ипостаси.

– Восемьдесят восемь долларов за самую безвкусную еду. Суп несъедобный, одна соль. Я попробовала, пришлось принимать дополнительные таблетки от давления. Наверно, я умру еще до конца ужина, и тогда вообще не будет проблем.

– Надо же, – сказал Чарльз, доставая из кармана ермолку и прикрепляя ее к волосам, – и это ты уже говоришь как настоящая еврейка.

Когда в дверь его кабинета постучали, Чарльз вышел в коридор и удивился, увидев Залмана. И еще удивился, что Сью его не позвала.

– Очень милая у вас жена, – сказал Залман. – Производит впечатление разумной женщины.

– Важно произвести впечатление, – сказал Чарльз.

Залман оживился – он излучал энтузиазм.

– Все будет хорошо, – сказал он. И, взяв Чарльза под локоть, повел его по коридору.

Сью и доктор Бирнбаум – в желтом свитере – уже сидели за столом. Чарльз занял место во главе стола, а Залман застыл возле своего стула.

Последовала пауза, самая мучительная в жизни Чарльза. Он чувствовал свое дыхание, пульс, температуру. И содержимое внутренностей, и ток крови в голове, и воздух на барабанных перепонках, безмятежный, как озерная гладь, без единого колебания.

Первым заговорил Залман.

– Могу я где-то вымыть руки? – спросил он.

Чарльз знал: это перед тем, как взяться за хлеб.

– Да, – сказал Чарльз. – Я тоже пойду.

Поднимаясь из-за стола, посмотрел на Сью. И понял, о чем она думает.

Давай же, начинай, хотел он ей сказать. Укажи на это доктору Бирнбауму. Ты права. Это правда.

Омовения.

То и дело омовения.

Рабби Залман благословил хлеб, и доктор Бирнбаум пробормотал: «Аминь».

Сью смотрела во все глаза. Мужчина с бородой, длинной черной бородой и пейсами, у нее в доме. Чарльз хотел предупредить ее, чтобы так не таращилась, но ограничился лишь «Сью».

– Что? – сказала она. – Что, Чарльз?

– Можно приступить к еде?

– Да, – сказал Залман, показав в широкой улыбке ярко-белые калифорнийские зубы. – Давайте сначала поедим. На сытый желудок легче разговаривать. – И, протянув руки сразу в обе стороны, взял бутылку и налил себе полный бокал черносмородинового вина.

За ужином все молчали, и молчание было гнетущее. Это было написано на лице у всех, кроме Залмана – тот налегал на еду и прервался лишь раз, заметив: «Бирнбаум – еврейская фамилия», а затем снова продолжил жевать. Остальные трое по очереди обводили взглядом друг друга и утыкались в свои тарелки. Когда не на чем было остановить взгляд, все смотрели на Залмана.

– Перловка восхитительная, – улыбнулся доктор Бирнбаум, как будто Сью приготовила хоть что-то сама.

– Спасибо, – сказала она, забирая со стола возле Залмана пустую емкость и отправляясь на кухню за другой. Доктор Бирнбаум воспользовался случаем, чтобы поговорить с Чарльзом.

– Не стану скрывать, меня ошарашила ваша новость.

– Обычное открытие – такие делаешь каждый день, ничего особенного.

– Даже если так, я надеялся, что вы не постесняетесь обсудить это со мной. После стольких лет.

Сью вернулась с банкой перловки, держа в руке пластиковую крышку. Чарльз откашлялся, и снова наступило молчание. Она склонила голову набок. Выжидательно. Слыханное ли дело, чтобы у нее за ужином все молчали? Чтобы при виде ее все закрывали рот?