Михаил Любимов - Декамерон шпионов. Записки сладострастника

Утром я вышел в сад, с Нила пованивало йодом водорослей, город, засыпавший под утро под гогот бездельников-арабов, медленно продирал глаза. По вымощенной дорожке волочился черный, как негр, араб (или обарабившийся негр) и катил перед собой адскую машину, обдававшую ядовитым дымом зеленые кусты, спасая их от москитов…

Я вернулся в номер, Роза еще не проснулась. Со стен смотрели папирусы, скопированные в гробнице фараона Сети Первого: четыре красно-желтых, с орлиными носами египтянина, четверка азиатов — узкие глаза, вероломно согнутые носы, бороды клинышком, яркие одежды. Четыре африканца — толстые красные губы и курчавые волосы и народы Севера, то бишь мы, мудаки-европейцы, — белая кожа, голубые глаза, светлые волосы с воткнутыми перьями, все четверо закутаны в бараньи шкуры. Забавно. Как изменился мир! А изменился ли он? Или все это иллюзия? Историю пишут и переписывают, развелась масса умников, перелицовывающих истину на свой собственный манер, если она, Истина, вообще существует. Я, например, не уверен, что ты, Джованни, это — не я в будущем, а я — это не ты, спроецированный в прошлое. Если призвать на помощь математиков, то этот тезис мгновенно переложат на формулы, которыми можно доказать, что Христос — это римский папа Григорий Седьмой; Батый, Чингисхан и Иван III — одно лицо; Константинополь и Самара — один город, а Куликовская битва происходила на Сретенке, и в честь нее там воздвигли церковь на Кулишках.

Никто не разгадал тайну времени и пространства. Что это? А не все ли равно? Печалит лишь то, что и великого Данте, и тебя, и Пушкина, не говоря уж о твоем покорном слуге, вскоре никто не станет читать, и не потому, что мы — плохи. Письменность вообще исчезнет после полной оцифровки мира. Зачем писать, если можно воспринимать искусство как повседневную жизнь? В минуту создать и озеро с Бедной Лизой, и базарную толпу, и келью с монахом… Книги сгинут, Джованни, и это самое ужасное, мы сгинем вместе с книгами, и от нас ничего не останется, даже маленького обрывка памяти…

— И пусть ничего не останется! — вдруг сказала Роза, будто услышала мои мысли. Она уже проснулась и сидела на кровати в белой галобее, купленной вчера вечером. Раздался стук в дверь, официант внес кофе, наборы каких-то замысловатых арабских кушаний, тут же за ним, ступая мягко, как кот, вошел уже побритый Батов в красной рубашке с засученными рукавами. Я отпил глоток кофе и неожиданно почувствовал, что у меня слипаются глаза.

— Выкури кальян, это взбодрит! — посоветовала Роза, и тут же у меня во рту оказалась трубка сосуда, в котором яростно бурлило нечто желтоватое и гнусное. «Манна», «Манна»! — звенело в ушах. «Да нет же!» — слабо сопротивлялся я. «Начинай же!» — командовало что-то внутри. «Нет! Нет! Учитель не велел», — хрипел я.

И вдруг передо мной оказалась шифровка: « Завтра намечены коронация ВВ, введение дворянских титулов для ближайшего окружения царя и лидеров оппозиции. Только «Манна» спасет страну!» Неожиданно я увидел, что пальцы мои лежат на печатном устройстве шифрмашины (как она тут оказалась? Я же оставил ее на корабле!), я давал команды, совершенно не осознавая их смысла. Хотя нет! Какой-то очень дальний кусочек моего затуманенного мозга понимал, что начиналась операция, черт побери! Я пытался протестовать, но воля моя бултыхалась где-то в животе, словно дохлая рыба в аквариуме…

Словно калейдоскоп кинокадров:

СЕРНЫЕ СПИЧКИ, ВСПЫХИВАЮЩИЕ В ЧЕРЕПЕ.

ДИКИЕ КРИКИ.

ХЛОПАНЬЕ КРЫЛЬЕВ ЛЕТУЧИХ МЫШЕЙ И БЭТМЕНА, ВДРУГ ВЛЕТЕВШИХ В КОМНАТУ.

БАТОВ С «МАКАРОВЫМ» В БЕЛОЙ РУКЕ С ОТПОЛИРОВАННЫМИ НОГТЯМИ.

РОЗА, РАСШИРЕННЫЕ ЗРАЧКИ, КОСТЛЯВЫЕ ПАЛЬЦЫ, СЖИМАЮЩИЕ РЕВОЛЬВЕР «ЛЮГЕР».

Я не мог оторвать взгляда от желтоватого пальца, нажимавшего на курок, от серебряного перстня с изображением черепа, от сломанного гигантского КОГТЯ на ноге, которого, наверное, никогда не касались ножницы или пилка. Выстрелов я не слышал, хотя потом до меня дошло, что на дулах находились глушители. Батов выпрыгнул в окно, отстреливаясь на ходу, я видел, как он побежал вдоль бассейна, но вдруг остановился, попятился и опрокинулся, картинно задрав ноги в сандалиях, в голубую воду, которая тут же порозовела от крови.

Моя пассия лежала на ковре с простреленной головой, начисто обритой, похожей на недозревший беловатый арбуз. Восхитительная родинка грустно сияла на шее, из черной дырочки в виске не вылилось ни капли крови, нос картошкой опал и заострился, щеки запали еще больше. Случайно я задел рукой ее грудь и почувствовал нечто аморфное. Взглянул и тихо ахнул: к грудине липучкой были приклеены два презерватива, наполненные жидкостью, — любимый трюк трансвеститов. О Боже! Неужели? Сердце мое взорвалось от боли — ведь никого на свете я не любил так нежно, как эту странную женщину. И я потерял сознание…