Карен Рассел - Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками [сборник litres]

Однажды вечером, возвращаясь из туалета, я наткнулась на Жанетту. Она сидела на подоконнике в пятачке лунного света и читала библиотечную книгу. (Ей первой выдали библиотечную карточку.) По щекам Жанетты катились слезы.

– Почему ты плачешь? – спросила я, инстинктивно потянувшись к ней, чтобы лизнуть ее в щеку, но вовремя спохватилась.

Жанетта высморкалась в занавеску. (Нас раздражали даже ее промахи – они всегда были умышленными.) Шмыгнув носом, она показала мне строчку из книги: «В озере отражался лес и луна над ним, и волки зачарованно смотрели на эту волшебную картину». В стае никто, кроме меня, еще не умел читать, а мне вовсе не хотелось находить общий язык с Жанеттой.

На следующий день она играла в гольф. Монахини устроили в саду миниатюрное поле для гольфа. Сестра Мария выкопала четыре песчаные ловушки и велела старику Уолтеру, местному садовнику, сделать ветряную мельницу из мотора от газонокосилки. Восемнадцатая лунка представляла собой трещину в мраморном платье святой Люсии. Жанетта попала в нее с одного удара.

По воскресеньям мы чувствовали себя комфортно. Церковь была нашим любимым местом. Музыка взывала к нашим эмоциям гораздо сильнее, чем слова священника. Руководитель хора, сильно надушенная и обвешенная золотыми цепочками миссис Валуччи, научила нас гораздо большему, чем все монахини, вместе взятые. Она показала, как облекать нашу тоску в мелодии. За круглыми окнами купола проплывали облака, бросая тени, вызывающие в моем воображении образ матери, бегущей за неплотной ширмой сосен.

Мы пели в церкви каждое утро, понимая, что для людей это место все равно что луна для волков, на которую они воют без особой на то причины. Не перед охотой, не в брачный период, не перед дракой, а просто так, ради самого звука. И мы выли вместе с хором, вознося к витражам свои сокровенные чувства. Вполголоса. Монахини хмурились, но были явно довольны.

Стадия 4. Когда наступает понимание культуры «принимающей стороны», воспитанники начинают привыкать к своей новой среде. Они уже чувствуют себя как дома, и их уверенность повышается. Все вокруг приобретает смысл.

– Эй, Клодетта! – прорычала Жанетта накануне бала. – Ты заметила, что все приобретает смысл?

Прежде чем я успела ответить, Мирабелла, выскочившая из туалета, схватила блокнот, в котором Жанетта делала домашние задания. По коридору, словно опавшие листья, полетели, кружась, страницы.

– А как у тебя, Мирабелла? – вежливо спросила Жанетта, подбирая с пола ластики. Она единственная, кто общался с Мирабеллой. С высоты своего положения Жанетта могла себе позволить разговаривать с отщепенкой. – В твоей жизни появился хоть какой-нибудь смысл?

Взвизгнув, Мирабелла набросилась на нас и стала царапаться. Ее когти оставляли на наших ногах кровавые борозды. Потом она упала на каменный пол и начала кататься по аккуратно исписанным листкам. Сквозь высокие дырчатые окна в коридор падали мелкие жемчужинки света.

Жанетта нахмурилась:

– Ты, Мирабелла, у нас самая отсталая. Обычно в голове проясняется к двенадцатому месяцу, не позднее.

Я заметила, что Жанетта запнулась на слове «отсталая». Она никогда не избавится от нашего акцента, злорадно подумала я. И каждое слово будет выдавать ее происхождение.

– Клодетта, помоги мне, пожалуйста, убрать за Мирабеллой, – попросила Жанетта и взвизгнула от боли.

Мирабелла вцепилась зубами ей в лодыжку и пыталась затащить в туалет.

Но я молча пошла дальше по коридору. У меня оставалось четыре часа, чтобы отточить сосалито. Я беспокоилась только за себя. На этой стадии мне было уже безразлично, что подумает стая.

Ровно в семь часов сестра Игнасия, дунув в свисток, повела нас на бал. Монахини превратили дом священника в довольно-таки странное место. Там появились красные и серебристые воздушные шары. С карнизов свисали черные ленты, цепляясь за наши волосы, словно летучие мыши. За окном светила круглая желтая луна. Нас ждали вой саксофона, розовая газировка и наши братья.

Они больше не пахли нашими братьями. От них несло помадой для волос и холодным стерильным по́том. Выглядели они как маленькие мальчики. Им вымыли уши и заставили надеть грубые хлопчатобумажные штаны на подтяжках. Кайл всегда был бесстрашным заводилой и вожаком – он запросто перекусывал гремучих змей, наводил ужас на барсуков и выхватывал из пасти у медведей живую форель. Сейчас же он стоял рядом с миской, где пузырилась газировка, и выглядел совершенно потерянным.