Карен Рассел - Приют святой Люсии для девочек, воспитанных волками [сборник litres]

У монахинь Мирабелла тоже вызывала беспокойство. Но чтобы исправить ошибку, нужно сначала признать ее. А Мирабелла стаскивала свой клетчатый джемпер на глазах у посетившего нас кардинала. Вступала в схватку с енотом под обеденным столом, за которым мы благовоспитанно поедали борщ и горох. Плюхалась животом в компостную кучу.

– Вы должны лучше работать, – донеслось однажды вечером из комнаты для молитвенных собраний.

Мы остановились под окном и заглянули внутрь.

– Разве Мирабелла старается заработать очки, очищая от скорлупы грецкие орехи и полируя фигуры святых? – вопрошала сестра Жозефина. – Нет. Может ли Мирабелла хотя бы произнести «грецкий орех»? Нет. Может ли она вообще что-нибудь произнести, кроме греховного «Ррр-нга!», когда трется о трубы органа? Нет.

Воцарилось долгое молчание.

– Надо что-то делать, – наконец произнесла сестра Игнасия.

И сестры, все это море тонких бесцветных губ и черных, как сажа, бровей, дружно закивали.

– Надо что-то делать, – хором повторили они эту безликую фразу, освобождающую их от личной ответственности за ужасное решение.

Конечно, я могла предупредить ее. Если бы мы были у себя дома и Мирабелле грозило нападение местных бобров или медведей, я бы ее предупредила. Но на стадии 3 мне уже хотелось, чтобы она ушла. Неспособность Мирабеллы жить в новых условиях стала вопиюще очевидной. Зубы стерлись до основания, волосы выпадали. Она ненавидела рыхлую мертвую еду, которой нас кормили, и это было видно – из-под приютской одежды выпирали ребра. Блестящие глаза потускнели и выцвели до желтизны. Наше доброе отношение к ней исчезло – слишком сильно Мирабелла досаждала нам. За едой нам постоянно приходилось ее отталкивать, потому что она клянчила объедки. В тот период я очень плохо спала, постоянно просыпаясь и слушая, как под кроватью Мирабелла грызет мои мокасины.

На стадии 3 мы впервые встретились с человеческими девочками. Это были существа, выросшие в неволе, волонтерки из школы для девочек при монастыре святой Люсии. Эти краснощекие четвероклассницы вызвались научить нас всяким играм. У них были длинные золотые косы или короткие стрижки, вычурные имена вроде Фелисити или Бьюлы, прямые кукольные носы и испуганные улыбки. В ответ мы скалили зубы с чисто волчьей свирепостью. Нас волновала встреча с незнакомыми людьми. Здесь так легко было ошибиться. И в каждом случае имелись свои правила: в танцах, игре в шашки или езде на велосипедах.

Девочки играли с нами в шашки.

– Эти человеческие детеныши ужасно глупые, – сообщила мне моя сестра Лава между партиями. – Я снова выиграла. Пять – ноль.

Она была права. Девочки нарочно нам поддавались.

– Иди в дамки! – прорычала я, делая ход вне очереди. – Я сказала, иди в дамки!

И Фелисити робко повиновалась. Бьюла сделала вид, будто ничего не произошло, когда мы, устав от однообразного перемещения по клеточкам, разодрали доски в клочья. Мне было жаль этих девчонок. Каково это, вырасти в неволе и скучать по лесу, которого они сроду не видали.

А Жанетта училась танцевать. В Страстной четверг она освоила чарльстон.

– Браво! – аплодировали ей монахини. – Браво!

Каждую пятницу те, кто научился ездить на велосипеде, отправлялись под присмотром в город. Человеческие девочки продали семьсот рулонов подарочной бумаги, а на вырученные деньги купили нам желтые велосипеды на двоих. Мы гоняли на них до изнеможения, а следом крутили педали монахини.

– Поздравляем вас! – пыхтели они. – Быть человеком – все равно что ездить на велосипеде. Раз научившись, вы уже никогда не забудете.

За нами бежала Мирабелла, выкрикивая наши прежние имена. Но мы только быстрее крутили педали.

К этому времени мы уже шесть недель учились танцам, однако сосалито могла исполнить лишь Жанетта. Монахини решили, что нам нужен стимул. Они объявили, что мы ознаменуем наши успехи балом дебютанток. На него пригласят наших братьев, которых доставят на пароме из приюта для мальчиков, воспитанных волками. Там будет фотограф из газеты, джазовый ансамбль из Западной Тувумбы и пиво из корнеплодов в крошечных пластиковых стаканчиках. Наши братья! Мы уже почти забыли про них. И поджали свои воображаемые хвосты. Вместо волнения я почувствовала жуткую злость на монахинь. Они прекрасно знали, что мы еще не готовы танцевать с нашими братьями и даже говорить с ними. В лесу все было гораздо проще. Ночью, подождав, пока мои сестры уснут, я проскользнула в туалет и стала репетировать, дергаясь во все стороны, пока у меня изо рта не пошла пена. Рот закрыт – на ногах туфли! Рот закрыт – на ногах туфли!