Шандор Ласло-Бенчик - В тугом узле

Я-то ведь тебя знаю. Знаю твое доброе сердце и широкую душу, твои купеческие замашки, талант, замечательные организаторские способности. По сути дела, ты поступал так, как вынужден был поступать.

Я в общем-то отказался от мысли писать тебе. За чем? Все равно я не смогу влезть в твою шкуру. Ни в твою, ни Мадараша, ни в чью другую. Я должен быть таким, какой я есть, каким себя выкую.

Но сколько у меня должно быть лиц? Одно?

А у тебя их было множество, этих лиц. У тебя, батя, была добрая сотня лиц и сердец. Ты был очень сложным механизмом, как и любой из нас. Разве не так? Посмотри на Мишу Рагашича — ведь мы его не первый год знаем. Но и он непредсказуем. Он тоже многолик. То злобный, как зверь, то — философ, то — рубаха-парень, добрый приятель, а то — примитивный дикарь. И с другими не проще. Яни Шейем, Якоб Виола, Янош Таймел, Лазар Фако, Марци Сюч… Чем пристальнее я всматриваюсь в любого из них, тем больше лиц и обликов обнаруживаю В каждом.

Не скажешь ли, батя, где взять зеркало, в котором можно увидеть себя?»

В понедельник в раздевалке мне слова не дали сказать: все, кому не лень, тормошили меня, хлопали по плечу, видно, чтобы поскорее выколотить из меня больничный дух. В сборочном меня ждало поручение: разыскать старшего мастера Переньи. Там меня настиг телефонный звонок — вызывали в штаб соцсоревнования. Оттуда для сверхсрочного и архиважного разговора меня вытащил Рыжий Лис, который именно теперь решил поделиться своими соображениями и дать советы. Затем в течение получаса со мной проводил семинар дядюшка Лайош Беренаш. За ним следом изложил свои взгляды на жизнь наш заведующий культсектором, особенно подробно остановившись на надеждах, которые у него появились в связи с моим назначением. Так продолжалось до полудня.

Причем все это было довольно однообразно. Все разговоры сводились к одному: увидите, коллега Богар, никаких проблем у вас со мной (с нами) не будет. Нужно лишь делать то, что делалось прежде. Никаких нововведений, экспериментов. Год заканчивается, телега катится сама по себе, со временем бригадирство станет для вас таким же привычным делом, как для собаки — лай. Все знакомо, надо только продолжать начатое другими.

И хотя я не со всем был согласен, пока предпочитал помалкивать. И без того голова гудела от избытка информации. Мне хотелось лишь одного, чтобы поскорее кончилась эта пытка. Ведь мне приходилось только слушать, вякать я пока не имел права. Я мечтал оказаться дома — в родной бригаде…

Однако во время обеденного перерыва меня подхватил под руку Ишпански, и мы двинулись в сборочный.

Следом за нами плелся Мадараш, к котором присоединился и старший мастер Переньи. Ишпански прямо-таки сиял, он был уверен: вместо прежнего «безотказного человека» приходит другой «безотказный человек».

Узнав обо всем, бригада буквально обалдела. Первым очнулся Яни Шейем. Едва отвалил Мадараш и отвернулся Переньи, как он подскочил ко мне и стал колошматить по спине:

— Черт побери, Богар, значит, ты! Ты у нас новый бригадир! О, пардон, товарищ бригадир! Это потрясающе! Надеюсь, ты не станешь строить из себя босса?

Старый Фако поднял голову и уставился на меня, папаша Таймел — тоже. Один Рагашич старательно рассматривал собственные башмаки. Меня аж в жар бросило. Черт подери, мне было легко решить для себя, что отныне я не стану попусту болтать языком и не допущу, чтобы с моей помощью транслировались модные шлягеры начальства, не позволю себе стать и красоткой-примадонной, единственное желание которой — нравиться всем и каждому. Я буду обращаться к родной бригаде без всяких ужимок и уловок, что бы ни случилось, всегда буду изъясняться предельно четко и ясно: так, мол, коллеги, обстоят у нас дела, таковы факты…

Я присел на низенький верстачок рядом с Рагашичем. Угостил его сигаретой. Он искоса подозрительно взглянул на меня.

— Почему молчал, Богар?

— Вот сказал.

— Немного это сейчас стоит. Когда ты узнал?

— Еще в больнице.

— И что, мы с тех пор не встречались?

— Встречались.

— Это была государственная тайна?

— Вовсе нет. Но сначала я должен был сам хорошенько прожевать все это, прежде чем проглотить.

— Проглотил?

— Да.

— А может, уже и переварил?

— Пожалуй.

— А сейчас, значит, хочешь выдать мне то, что осталось?

— Грубый ты выбрал тон, Рагашич.

— Какого черта! Раньше он тебя устраивал.

— Понимаешь, старик, мне пришлось согласиться на это.

— Пришлось?