Полина Санаева - Черная водолазка [litres]

По колено, по пупок, становишься на цыпочки, ребра закончились, вот уже грудь дрейфует перпендикулярно оси позвоночника и тут! – решительно присаживаешься в воде. Присаживаешься и сразу плывешь.

Плывешь и замечаешь, как вода меняет температуру и цвет. Переплываешь из одной полосы в другую – из теплой прозрачной – в зеленую прохладную, из зеленой – в бирюзу, из бирюзы в холодную темную синьку.

А под ногами то камни, то рыбы, то стайками, то поодиночке.

Или прозрачная креветка проплывет боком.

Плывешь, и внутри – у сердца и под горлом – будто развязываются старые узелки. Житейское со стороны моря кажется мелочью, и хочется снять и отпустить на волю купальник, мешает.

А иногда отплывешь далеко, так что и голосов с берега не слышно, болтаешь ногами, чтобы аж фонтанчики над водой, дивишься бирюзовым пузырям и белоснежным брызгам, думаешь – какая глубина-а-а, любуешься педикюром, и тут вдруг бац! такая мысль – какая все-таки БЕЗДНА там, подо мной! И позади, и вообще. И тогда все, попалась – кажется засасывает к центру земли.

Начинаешь холодеть, бояться, паниковать. Призываешь себя смотреть в противоположном направлении – в небо, прислушиваться к чайкам, приглядываться к облаками – какие сегодня – кучевые или перистые?

Задираешь голову, а там свод божественного оттенка (лазурь?), которым Микеланджело расписал Сикстинскую капеллу. Намеренно отвлекаешься мыслями от глубины под ногами, размышляешь, как он смешивал краски? Смотрел в окно, щурился и добавлял в банку еще голубого порошка? Конечно, нет! Сразу верится, что рука гения управлялась откуда-то сверху, тем пальцем, которым Бог-отец тянется к Адаму на фреске.

И тут же облака наплывают, как крылья огромных ангелов, и отбрасывают тени. И дыхание выравнивается. Ложишься на спину, делаешь звездочку, с удовольствием шевелишь пальцами и решаешь, что и ничего не бездна. Там небось банка из под кока-колы на дне болтается, если сильно нырнуть.

По ногам чирканет ледяной водой – о! это подводное течение, холоднющее и чистое. Я всегда думала, как оно пра́во, это течение, тем, что оно подводное. На поверхности все равно испачкаешься.

Нырять! Снова мочить голову, только вымыла шампунем для объема, но как-то тупо – плыть в таком море и не нырнуть, не попытаться раствориться, не побыть гладкой змейкой, не слиться хоть ненадолго с этой доиндустриальной прозрачностью, не побыть среди бодрых рыб и шевелящихся водорослей.

Обнаруживаешь, что тут море еще живо и эгоистично живет своей жизнью, а не обслуживает желающих погонять на скутере или надувном банане. У камней тусят бычки и сомики, птицы сидят на камнях и населяют небо – это мелкие изящные чайки и большущие кряквы. Или брюквы, или смоквы, забыла название. Тут утки в небе не редкость – парами и клином, а редкость цапли, но и они летают.

Ну почему всегда надо обязательно выходить из моря на берег и снова иметь дело с чем-то сухим, твердым, имеющим форму: с полотенцами, сумками, шлепками, огурцами и сыром? Отвлекает от созерцания.

Впрочем, огурец подойдет.

На море, как на празднике – все вкусно, и хотя просто сидишь на тряпочке и держишь ноги в песке – интенсивность проживания момента необычайная. Глаза и мысли разбегаются, уходить не хочется, хочется побыть смуглой десятилетней девочкой в красивом тугом купальнике, перепрыгивать через волны и бояться щекотки прибрежных рачков. Кричать от вострога!

А бывает, не хочется плавать, хочется постоять, поговорить в воде на закате, после полдника – чаепития с абрикосовыми пенками, посмотреть, как солнце вплавляется в горизонт.

Разговор в море, даже серьезный, сразу становится легким, слова произносятся и тут же устремляются вверх, как шарики с гелием, их относит ветерком, они теряют значимость и вес. Все уже не важно, все не так уж важно. Впереди арбуз, и нарды, и еще чай, и ночь, и ночное небо, которое «словно не может вместить всех звезд» и выталкивает их в море. Если очень жарко, можно снова в него войти и бесстрашно поплыть в непроглядную, глухую, бархатную тьму – к гипотетическому горизонту, туда, где он плавно перетекает в черную морскую гладь и с ней ненадолго сливается.