Дэвид Митчелл - Под знаком черного лебедя [= Лужок черного лебедя]

– Да ведь и твой не похож. Он такой… дружелюбный и шутит всегда…

Самолет сверкнул каплей ртути в темной высокой синеве.

– Максина это так называет… она говорит «папа потемнел». Она права. Это как солнечное затмение. Он начинает… ну, с пары банок пива и принимается шуметь и рассказывать несмешные анекдоты, над которыми мы все должны смеяться. Орет, и все такое. Соседи колотят в стену и ругаются. Он колотит в ответ, обзывает их по-всякому… потом запирается у себя в комнате, но у него там бутылки. Мы слышим, как он их бьет… Одну за другой… Потом он засыпает и спит, пока не проспится. Потом извиняется, просит прощения… клянется, что больше и в рот не возьмет… Это едва ли не хуже. Знаешь, на что это похоже? Как будто какой-то нытик, мерзкий плаксивый гад, который на самом деле не мой отец, занимает место моего отца на все время запоя, но на самом деле это не он… но об этом знаю только я… и мама, и Келли, и Салли, и Макс. А больше никто не знает. Все думают: «Вот Фрэнк Дуран показывает свое настоящее лицо». Но это неправда.

Дуран изогнул шею, глядя на меня:

– Но это правда. Нет, неправда. Нет, правда. Черт, откуда мне знать, что правда и что нет?

Прошла мучительная минута.

Зеленый цвет состоит из желтого и синего, и больше ни из чего, но когда смотришь на зеленый, то непонятно, куда делись желтый и синий. Это имеет какое-то отношение к папе Дурана. Вдруг оказывается, что это имеет отношение ко всему и всем. Но если я попытаюсь сказать это Дурану, то вызову бесчисленное количество бед.

– Небось не откажешься от холодненького «Вудпекера»? – Дуран шмыгнул носом.

– Сидра? Ты принес сидр?

– Нет. Папка его весь выпил. Но у меня есть банка «Айрн-брю».

«Айрн-брю» – это жидкая газированная жвачка, но я сказал: «Конечно, я буду», потому что не взял с собой никакого питья, а даже «Айрн-брю» лучше, чем ничего. Я думал, что буду пить студеную воду лесных ручьев, но единственная вода, которая мне попалась за все это время, была в той вонючей канаве.

Банка «Айрн-брю» взорвалась у Дурана в руках, как граната.

– Черт!

– Осторожно с банкой, она вся переболталась и может взорваться.

– Да что ты говоришь!

Дуран дал мне отхлебнуть первым, а сам стал облизывать руку. В обмен я дал ему шоколадный батончик «Кэдбери» с карамелью. Батончик растаял и вытек из обертки, но мы отковыряли от него пух и мусор из кармана, и на вкус он оказался ничего. На меня напала сенная лихорадка, и я чихнул раз десять или двадцать подряд в носовой платок, усаженный засохшими соплями.

Реактивный след вспорол небо.

Но небо тут же зажило само. Без лишнего шума.

КРРААААААААРРРР!!!

Я с грохотом съехал до середины изогнутой крыши, трепыхаясь между сном и пробуждением, пока не обрел координацию и не остановился.

Там, где я последний раз видел Дурана, сидели три чудовищно огромные вороны.

Дурана и след простыл.

Вороньи клювы торчали кинжалами. В масленых глазках таились кровожадные планы.

– Пошли вон!

Вороны знают, когда силы равны.

Колокол церкви Святого Гавриила прозвонил одиннадцать или двенадцать раз – я слишком боялся ворон и потому сбился со счета. Крохотные водяные дротики осыпали мне лицо и шею. Пока я спал, погода переменилась. Мальвернские холмы исчезли под крыльями дождя, хлопающими всего лишь за несколько полей отсюда. Вороны парапланами взмыли ввысь и пропали.

Внутри сарая Дурана тоже не оказалось. Очевидно, он решил не делиться со мной местом на первой полосе «Мальверн-газеттир». Вот предатель! Но если он решил поиграть в Скотта в Антарктиде, а мне оставить роль Амундсена, я не против. Дуран еще никогда в жизни ни во что у меня не выиграл.

В сарае пахло подмышками, сеном и мочой.

Дождь затеял блицкриг, осыпая крышу дождем пуль и обстреливая лужицы на полу сарая. (Если дезертир Дуран промокнет и подхватит воспаление легких, так ему и надо!) Дождь смыл двадцатый век. От дождя мир выцвел, остались только серые и белые цвета.

Над спящим великаном Мальвернских холмов раскинулась двойная радуга, соединяя холм Вустер-Бикон со Стоянкой бриттов. Когда-то на этом месте римские войска вырезали поселение древних британцев. Солнце-дыня источало парной свет. Я двинулся вперед в темпе марш-броска: пятьдесят шагов бегом, пятьдесят шагом. Решил, что если нагоню Дурана, то даже слова ему не скажу. Буду игнорировать этого предателя. Мокрый дерн чавкал под кроссовками. Я перелез через шаткие ворота и пересек паддок, в котором стояли препятствия для прыжков лошадей, сделанные из полицейских конусов и полосатых шестов. За паддоком оказался скотный двор. Две силосные башни блестели, как космические корабли «Аполлон» викторианской эры. Цветы-тромбоны вились по трельяжам. Облезлое объявление гласило: «ЗДЕСЬ ПРОДАЕТСЯ КОНСКИЙ НАВОЗ». Петух, гордый, как петух, озирал своих кур. На веревке висело промокшее под дождем белье – простыни и наволочки. И еще кружевные трусы и лифчики. Замшелая тропа исчезала за холмом, в направлении большой дороги на Мальверн. Я прошел мимо стойла и заглянул в жаркую, разящую навозом темноту.