Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Фрэнк разжал объятия и пошел к зеркалу причесаться. Он был смущен и раздосадован. Миньон же продолжала веселым тоном:

— Ты драл на себе волосы, hein? [35] Да? (франц.). Тебе предстоит трудная поездка?

— Я не драл на себе волос, мадемуазель.

Он вдруг напустил на себя серьезность и заговорил, как в суде, отчеканивая каждый слог, каждое слово, будто перед присяжными, которые могут его превратно понять.

— Я хотел снять чемодан. С верхней полки. Оттуда. Я уронил связку газет. Она упала. И угодила мне прямо в старый шрам.

Нащупывая шрам, он снова взъерошил волосы.

— Ah, j’comprends [36] Понимаю (франц.). , — сказала она.

Фрэнк переменил тон:

— Откровенно говоря, сначала было дьявольски больно.

— Pauvre ami! [37] Бедняга (франц.).

Взглянув на кровать, Миньон сразу определила, чего не хватает в куче вещей, и захлопотала, собирая трубки Фрэнка, носовые платки, домашние туфли. Принесла фотографию, где они были запечатлены на фоне заснеженных Альп во время свадебного путешествия, а также запасную батарейку для слухового аппарата на тот случай, если на Фрэнка снова найдет глухота.

— Qu’est се que c’est [38] А что случилось? (франц.). на этот раз? Праздник фермеров? Или что-нибудь с грузчиками? С дровосеками?

Фрэнк рассказал то, что знал или о чем догадывался. События эти напомнили Миньон Гастонию и тот ужасный городишко в Западной Виргинии, где были забаррикадированы все шоссе, чтобы «не пускать иностранцев», пока сводятся счеты с «нашими» горняками «в доброй старой американской традиции», то есть при помощи дегтя, перьев и дробовиков.

Слушая мужа, Миньон думала о страшных неделях ожидания, когда она с головой уйдет в работу, лишь бы не сидеть у радиоприемника или у телефона и не слушать болтовню доброжелательниц: «Удивляюсь, как вам удается столько делать и еще постоянно думать о Фрэнке, на вашем месте я бы с ума сошла». Она будет бороться с мигренью и ночными кошмарами, заставлять себя есть через силу и сдерживать гнев, лишь временами давая ему волю. Она будет вынуждена держаться в стороне. И все из-за случая, происшедшего несколько лет назад. Она обрушилась на репортера, а тот сфотографировал ее с широко раскрытым ртом, с лицом, искаженным ненавистью. Эта фотография появилась во всех газетах страны, и дело, которое вел ее муж, было проиграно. Миньон поторопилась принять на себя вину, после чего они с Фрэнком условились, что, хотя они муж и жена, на общественной арене каждый будет действовать независимо от другого и ни в коем случае не станет пытаться его подменить, чтобы не попасть в глупое положение. Ее дипломатический «гений», как выражался Фрэнк, ее терпимость к рафинированной, утонченной интеллигенции оказались бы неуместными по отношению к наемным штрейкбрехерам, тюремщикам и прочему сброду, с которым приходилось иметь дело ему, как неуместна была бы его решительная непреклонность по отношению к людям искусства, среди которых вращалась она.

Как это ни странно, но, когда один из них попадал в мир другого, они менялись ролями. При виде жирного надменного полицейского с дубинкой в руке Миньон мгновенно превращалась в скандалистку; Фрэнку же достаточно было хотя бы час поговорить об «американских идеалах» и о том, что «игру надо вести честно», как он становился олицетворением утонченности и обаяния. Это всегда смущало Миньон, так как обычно он проявлял эти качества лишь в интимные минуты.

Она вдруг вспомнила литературного критика по имени Палмер Уайт, который в феврале присутствовал в качестве почетного гостя на одном из вечеров. Воспользовавшись отпуском, предоставленным ему в Йельском университете, он отправился, как он сам говорил, изучать Соединенные Штаты. Уайт разделил страну на семь частей и решил посвятить каждой из них два месяца, тщательно взвесив, с какими сторонами интеллектуальной жизни сможет познакомиться за это время.

После дискуссии Фрэнк и Палмер Уайт отошли в угол и тихо шептались там часа два. А когда супруги возвращались домой, Фрэнк говорил с нею резче обычного. Это был верный признак того, что тонкий ум критика произвел на Фрэнка впечатление, хотя он и понимал бессмысленность изысканных бесед в период, когда каждый вынужден думать только о себе и о хлебе насущном.

Миньон тихо посмеивалась. Она считала, что Фрэнку следует почаще встречаться с этим человеком. Ей был известен маршрут Уайта, и теперь, вспомнив о нем, Миньон прикинула, где он может быть в данный момент. Если этот пунктуальный молодой ученый не изменил свой маршрут под впечатлением левиафанового величия страны,