Ларс Лоренс - Утро, полдень и вечер

Эти белые умеют делать хорошие вещи. Но у них, по-моему, мелкие души. Им чуждо возвышенное, они не слушают, когда говорят боги. Они — как Голодные. У них много хороших вещей, но они не приносят им счастья. Их жизнь не дает наслаждения. Это мы видим, когда ездим туда. Мы видим, что они живут, как Голодные, и думаем, что, может быть, убьем их. Но мы поступаем как Найенезгани. Мы не убиваем их, а говорим: «Живите», потому что, если мы убьем их, нам, наверно, уже не захочется идти Тропой Народного Счастья. Пожалуй, нам не 9** 263

быть счастливыми, если мы убьем этих Голодных, этих белых. Мы убьем их, если они причинят нам слишком много бед. Но если они будут вести себя так же, как Голодные, мы позволим им жить. Так, по-моему, должно быть. Это я и хотел сказать. Все.

— Я слышала тебя, — пробормотала жена.

Может, он и не так много сказал, но достаточно. Он был доволен собой. Он вынашивал эти мысли и сейчас чувствовал себя так, словно после долгого поста спустился в долину.

Он положил руку на жену, к нему пришло желание, и он подумал о том, что оно уже давно не приходило и уже давно у них с женой ничего не было. Но теперь это будет и сделает их счастливыми. Он рад. Хотя желание не очень сильное, но приятное.

Он окликнул ее по имени, интимному имени, известному только им двоим. Но она отвернулась от него, что-то проворчав. Он понял, что она сердится, и сам рассердился.

— Нет би-и-изнеса, — протянул он, усмехаясь, и отнял руку.

Но тут же вспомнил, что этими словами передразнивал белого полицейского…

Он еще и еще раз повторил про себя двусмысленную шутку и досадливо махнул рукой, как бы отгоняя скверную мысль. Он вспомнил эти слова лишь потому, что услышал их от белого полицейского.

Над его женой тоже посмеялись, ее тоже не пустили в город. Значит, и она сердится. Ай-ай, думает, наверно, она. У меня нет материи, нет персиков, мой рот не чувствует вкуса хорошей пищи, и все это из-за белого полицейского… Кто поедет в город белого человека, тот обязательно делается сердитым.

Огонь погас, и тлеющие угольки покрывались золой. Бен Джоу снова закурил. Ему хотелось настроить себя на приятные мысли и с ними заснуть. Но это никак не удавалось, все раздражало его, и он подумал, что надо уехать из этой долины. Он построит новую хижину подальше от Железной Тропы, от этих белых и этой дьявольской дороги. Они уйдут далеко-далеко на север, где нет белых, кроме купца, где дымят только костры из можжевельника, где деньги — чистое серебро и полицейские — только навахо…

Бен Джоу бросил окурок в золу. Завтра они обсудят его план. И может быть, завтрашний день будет удачней сегодняшнего.

Он закутался в одеяло, вытянулся на овечьих шкурах и вскоре заснул.

Хотя в баке еще оставалось горючее, Фрэнк Хогарт решил заправиться. Иначе он рисковал остаться без бензина, ибо следующая заправочная станция может быть закрыта.

Он выключил мотор, и Миньон проснулась от внезапно наступившей тишины. Она поежилась и жадно потянула носом воздух.

— Que Qa sent bon, mon Dieu! [118] Боже мой, как пахнет! (франц.). Мы уже в горах?

— На полпути к перевалу. Высота около трех тысяч футов.

Фрэнку тоже дышалось легче. У калифорнийской границы, откуда они приехали, лето, хотя и раннее, уже давало себя знать. Едва поднявшись над горизонтом, белесое солнце слепило, как расплавленная сталь, льющаяся из гигантского ковша.

Сначала машину вела Миньон, а Фрэнк рылся в газетных вырезках, содержащих материалы о забастовке в Реате. Потом он сел за руль, а она, листая вырезки, проверяла, запомнил ли он их содержание.

— Наполнить бак, мистер?

У служащего заправочной станции было веснушчатое мальчишеское лицо и вздернутый, как у мопса, нос с широкими ноздрями. Но волосы уже начали редеть, отчего он выглядел старше своих лет. Фрэнку показалось, что он встречал этого человека, но где — не мог вспомнить.

— Да, пожалуйста, — ответил Фрэнк. Он вышел из машины, чтобы размять ноги, и подошел к парню, который возился у бензобака.

— Вы где куда? — спросил парень.

Фрэнк недоуменно посмотрел на него, а парень расплылся в улыбке.

— Так нэвви говорят, когда хотят спросить: «Куда вы держите путь?» — объяснил он.

— Нэвви?

— Навахо то есть. Я жил в Винслоу, а там полно нэвви. Вот я и спрашиваю: «Вы где куда?»

— А, понимаю. Мы едем далеко. В Реату.

— Вот как! — удивился служащий. — Неужели?

«Где же все-таки я его встречал?» — подумал Фрэнк. Парень напоминал ему кого-то не столько внешностью, сколько обманчивым спокойствием, за которым скрывалась тревога.