Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

А где же потрошители сверхсложных сейфов, грабители банков, годами продумывающие детали своего преступления? Где творцы финансовых пирамид, положившие в карман миллиарды? Где казнокрады, отважившиеся запустить руку в карман государству? Где манипуляторы жильем, в результате действий которых на российских просторах бомжуют сотни тысяч бездомных бедолаг? Наконец, где благородные мстители, утверждающие, пусть уголовными методами, чистые идеалы добра и света? Где современные Робин Гуды, воюющие за социальную справедливость? Где Юрий Деточкин эпохи победивших либеральных ценностей?

Из полутора тысяч арестантов, содержащихся в зоне, «серьезных» зеков наберется едва ли с полсотни. Бытовуха, наркота, снова бытовуха. Да, есть Саша Д., доведенный некогда до отчаяния задержками зарплаты и упреками жены в неспособности достойно содержать семью и решивший взять кассу в самой крупной на его малой родине строительной компании. Да, есть Андрей С., предприниматель, долго противостоявший норовящим выжить его из бизнеса. В какой-то момент главный из его конкурентов и обидчиков просто пропал, а Андрей, обвиненный в похищении человека и многих прочих преступлениях, чего он по сей день не признает, получил двенадцать лет. Да, есть еще несколько десятков арестантов с нетипичными судьбами, но для лагеря, где содержится полторы тысячи, это ничтожно мало. Все больше совсем других. Например, Шура О. Убил с подельниками и подельницей, доводившейся ему родной сестрой, одного из чем-то докучавших ему односельчан (кстати, не раз вместе с ним выпивавшего). Убил, похоже, с учетом нетрезвого состояния, некачественно, неряшливо, неокончательно. Наскоро, чуть прикопав недавнего собутыльника, сел поблизости обмывать сделанное. А далее случилось то, что было бы очень смешно, если бы речь шла не о жизни, пусть не очень правильного, но все-таки человека. «Некачественно убитый» очухался, выбрался из своего «схрона» и, пошатываясь, подошел к пировавшим, обмывавшим его смерть. Подошел и, не до конца понимая случившееся и происходящее, попросил… налить. Его просьбу бывшие собутыльники не выполнили, а предпочли стать убийцами еще раз. На этот раз уже убивавшие его час назад люди к делу подошли более основательно. И добили старательно. И закопали глубоко. В зону Шура привез двадцать лет срока и полное непонимание того, почему дали так много.

Впрочем, довольно жути. Самое время вспомнить, что как бы хорошо ни работал беспроволочный тюремнолагерный телеграф, как бы стремительно ни распространялась в уголовной и арестантской среде вся информация, все равно серьезные зеки — люди неразговорчивые, недоверчивые, закрытые, зачастую вокруг каждого из них непроницаемый «футляр» недосказанного, неизвестного. И сохраняется этот «футляр» в течение всего срока, как бы велик он не был. Так что не про всех все я знаю. И, возможно, мои выводы слишком скоропалительны.

Видел уже не раз, как «шныри», стряпающие для отрядного «смотруна» и его приближенных, таскают на подносах чай, кофе, бутерброды, а то и что-то более основательное отряднику в кабинет. «Что удивляться, блатные его подкармливают, а он их аппетитом радует, так уже заведено…» — пояснили мне старожилы отряда.

Странная, более чем странная традиция. Выходит, блатным, постоянно заявляющим о себе как о главных хранителях и продолжателях истинно правильных тюремнолагерных традиций, кормить «мусоров» из своих запасов — нормально? Кстати, запасы эти во многом состоят из наших, «мужицких», взносов, даров, пожертвований. В итоге, не очень-то представляю, как подобная пища глотается, а не встает колом у того, кто вроде бы как должен держаться от нас на подобающей дистанции, столь необходимой ему для поддержания своего авторитета, для организации ответственного процесса нашего воспитания и перевоспитания. Пытался заговорить на эту тему с некоторыми вроде бы здравыми «мужиками», в ответ услышал вполне конкретное: «Не наше дело, не нами заведено…» А «в довесок» еще узнал, что некогда руководивший отрядом майор внутренней службы Иван Б. (когда я только прибыл в Свинушки, то застал его отрядником, потом он ушел в пожарную лагерную службу) не только столовался в отряде, но и без тени сомнения отдавал свои рубашки стирать и гладить отрядным «обиженным». Сочный пример неистребимой мусорской любви к халяве. Да и о специфике сложившейся в зоне «положухи» такой факт свидетельствует более чем красноречиво.