Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Еще одно признание самому себе и своему дневнику. От этого признания не просто стыдно, а тревожно: «Неужели это всерьез, окончательно, бесповоротно, неужели ныне окружающая среда поломала и поглотила, и заставила действовать и думать по своим правилам? А суть этого тревожного отклонения проста: кажется, обнаруживаю в себе признаки скупости, банальной паскудной жадности. И досадно, и удивительно: прошел школу улицы (рос на «деревянной» окраине нестоличного города, где в каждом доме кто-то непременно или уже отсидел, или еще сидел и нравы царили соответствующие), армии, стройотрядов, войны, командировок в горячие точки — нигде никогда в себе подобного не обнаруживал. Более того, и в прежние периоды своей несвободы, кочуя по трем столичным изоляторам, отбывая год в прежнем месте своего нахождения, в лагере в Березовке, — ни-ни, ничего подобного, а здесь… Неужели скосило? Конечно, виновата обстановка, окружение, сугубо местная традиция извечного «Дай закурить!», «Дай заварить!», «А чего-нибудь сладкого не найдется?». Такие просьбы можно слышать от одного и того же человека чуть ли не пять дней в неделю, порою даже не единожды за день. Конечно, все это и спровоцировало приступ этого дремлющего внутри каждого человека недуга, но… Оправдать можно все. Почти все. Неужели научусь жрать шоколад под одеялом (таких тут хватает), есть сало «в одинаре» (и такое наблюдаю регулярно), не давясь от прожигающих взглядов соседей? Мрачная перспектива. Смею надеяться, она все-таки мне не грозит. Делился и буду делиться всем, что имею. Так воспитан! Так считаю правильным! Так считаю правильным, особенно здесь! Только беспокойство все равно остается: может, первый звоночек прозвенел? Верно, некстати (а возможно, наоборот, очень даже вовремя) заглянул наугад в Евангелие (читаю по странице каждое утро для дисциплины души) и… наткнулся на фразу, изреченную евангелистом Лукой: «…ибо я боялся тебя, потому что ты человек жестокий: берешь, чего не клал, и жнешь, чего не сеял…» Совпадение?

Кстати, добрые три четверти тех нынешних моих соседей, что создают стереоатмосферу «дай заварить — дай закурить», сливающуюся в сплошное «Дай, дай, дай!!!» — как раз из тех, кто, не имея должной поддержки с воли от родных и близких, наотрез отказывался зарабатывать себе на насущные нужды традиционным, более чем уважаемым методом становиться на атас, т. е. дежурить у дверей барака, предупреждая его обитателей о появлении в локалке мусоров, и получать за это с «общака» обговоренное количество сигарет, чая и т. д. Те, для кого зона и тюрьма прежде всего заповедник халявы, возможность делить чужое, употреблять незаработанное. Отсюда и вывод: делиться, конечно, надо, но с учетом возможностей, в соответствии со здравым смыслом. И мудрости в этом выводе хватает, и хитровато-подловатый душок присутствует. Смущает последнее, ох, смущает! Слаб человек, и я — не исключение.

Неспешно, «с толком, с расстановкой» перечитываю Ф. Ницше. Многие из чеканных его истин здесь особенно актуальны, что-то в уже некогда прочитанных вещах открываю для себя заново (ранее это было недооценено, просто не замечено). Начинаю понимать, почему он здесь популярен, почему библиотечный его том (пришел некогда кому-то в посылке и был пожертвован для общественного пользования) всегда на руках, почему на полях этой книги неведомые читатели оставляли столько «галочек» и прочих, напоминающих о значимости этой книги, значков. Будто для нас, арестантов, писались почти полтора века тому назад строки:

«Человек, стремящийся к великому, смотрит на каждого, встречающегося ему на пути, либо как на средство, либо как на задержку и препятствие, либо как на временное ложе для отдыха…»

«Для глупого лба по праву необходим в виде аргумента сжатый кулак».

«В борьбе с глупостью самые справедливые и кроткие люди в конце концов делаются грубыми…»

«Тип преступника — это тип сильного человека, при неблагоприятных условиях этот сильный человек сделался больным…»

Как-то сам по себе всплывает «крамольный» вопрос, а что бы написал этот «титан духа», попади он лично сюда, в российскую, далеко не худшую колонию строгого режима?

«Ода мужеству», «творец характера», «триумф воли» — все красиво, теоретически аргументировано. Вот только что осталось бы от этой «теории», если плотно приложить ее, эту «теорию», к нашей «практике»? В которой и баланда с плавающими ошметками сои, и арестантские одеяла, толщиной в промокашку, и мордовороты контролеры с круглосуточной готовностью шмонать и «подмолаживать» (проще сказать, отбирать чужое и бить тех, кто не может дать отпор)? Еще одна крамольная мысль — да ничего бы вовсе не написал знаменитый автор «генеалогии морали», попади он на российскую строгую зону начала XXI века. Как многие из нас, слонялся бы он по бараку в поисках «замутки» чая, мечтал бы о паре новых шерстяных носков да блока «фильтровых» сигарет. И никакой философии, никаких высших озарений, никаких «сверхчеловеков». Чем чаще он слышал бы: «Осужденный Ницше не выполнил команду “Подъем!”», «Осужденный Ницше не приветствовал сотрудника администрации!» и т.д., — тем дальше отделялся бы от высокого и великого.