Борис Земцов - Жизнь строгого режима. Интеллигент на зоне

Мобильный телефон прочно и необратимо вошел в жизнь современного зека. С его помощью общаются с родными, близкими, любимыми, знакомятся с будущими женами, узнают новости из других зон, корректируют усилия адвокатов, выбивают образовавшиеся еще до посадки долги, да много чего еще делается с его помощью в нынешней арестантской жизни. Правильнее сказать, без мобильного телефона в этой жизни вообще уже ничего не делается. Потому и слух о грядущей кампании по глобальному изъятию у заключенных средств мобильной связи, план которой якобы давно созрел в недрах главного российского тюремного ведомства, не на шутку всех взбудоражил. Наивные российские зеки! Неужели они забыли, что «затягивание» мобильников на зону, равно как и возвращение изъятых в ходе «шмона» телефонов, для многих сотрудников тюремной администрации остается важнейшей статьей дохода, по сравнению с которой официальная зарплата со всеми надбавками, премиями, пайковыми и т. д. выглядит весьма бледно. Известно и другое. Для «оперов» прослушка разговоров, что ведутся по мобильной связи (как с использованием современных технических средств, так и с использованием услуг многочисленных помощников-стукачей), была, есть и, несомненно, еще долго будет очень важным источником информации о всех настроениях в арестантской среде, о возможных планах побегов, случаях массового неповиновения и прочих нарушениях. По сути, мобильный телефон на зоне играет двойную роль. С одной стороны — это объект охоты для людей в погонах с эмблемами УФСИН на рукавах. С другой стороны — их же неоценимый помощник и надежный рычаг во многих делах и заботах.

В одиннадцатом «инвалидно-стариковском» отряде очередная смерть. Умер бывший завхоз, казалось бы, еще очень крепкий старик. Не знаю его имени и фамилии, но хорошо помню, как регулярно приходил он к нам на барак к кому-то из земляков, звонил по мобильному, разговаривал с родственниками. Помню его властный голос, которым он отдавал приказы-рекомендации по содержимому очередной посылки. Помню удивительную гремучую смесь русских и украинских слов, на которой он изъяснялся («сала не трэба, еще есть, мед — обязательно, чай — маю, есть пока, чеснык, как всегда, возьми у Нинки-соседки, у нее в этом году уродился гарный…»). Говорят, что было ему уже слегка за семьдесят, что была у него на воле любовница вдвое моложе, что до последнего дня он надеялся что-то разрулить в своей «делюге», «откусить» часть срока, куда-то писал, кому-то жаловался. Отписался, отжаловался… Умер он легко. Во сне. Заснул и не проснулся. Уже остывшее тело обнаружили после подъема, перед проверкой, вынесли на брезентовых носилках, а ближе к обеду на его опустевшей койке уже сидели соседи. Пили чай, говорили о чем угодно, но к бывшему хозяину никакого отношения не имевшее. Еще в Березовке, еще два года назад я обратил внимание, как поразительно безучастно относятся зеки к смерти себе подобных. Вот еще один пример подобного явления. Что за этим? Очередное свидетельство тюремного оскотинивания или особая форма проявления инстинкта самосохранения в нынешних непростых условиях (не надо тратить эмоции на потусторонние, второстепенные факторы, все оставить для себя, дорогого)? Не берусь судить!

На работе каждый день мы имеем дело с мешками, пакетами, нитками, пленкой. Полипропилен, полиэтилен, прочие, неведомые мне синтетические материалы. Сплошная химия! Сырье, с которым имеем дело, издает специфическое амбре. От этого запаха першит в горле, слезятся глаза. А еще обратил внимание, как подозрительно долго заживают царапины, порезы, потертости у тех, кто работал с этим сырьем. Надо непременно нарезать мелких кусочков-образцов всех этих мешков, пакетов, перенаправить их на волю, попросить друзей организовать экспертизу образцов сырья. Не удивлюсь, если химический состав этих материалов входит в перечень вредоносных компонентов, вызывающих ряд таких страшных заболеваний, как астма, рак, туберкулез. И по всем санитарно-гигиеническим нормам работа с такими материалами должна сопровождаться строжайшими требованиями безопасности или запрещена вовсе. Самое время вспомнить, что даже нормальной вентиляции в нашем цехе нет. Впрочем, все это вполне логично. Официально признать производство, в котором мы работаем, вредным — значит менять систему оплаты нашего труда, менять нормы нашего питания, менять много еще чего. Администрации, понятно, все это невыгодно.