Владимир Марамзин - Блондин обеего цвета. Взаимная повесть. [Сюрреалистический рассказ]

Второе: одна киргизка средней азии востока, но я пропущу, по-моему, готова страстная разрушительный поцелуй, а названия нет. Называю везде лично я, у него относительно хуже, в противном выходе придется не понять, да, ни один средний пахарь народа: никогда не отразил многоцветности дуба, страданье березки, также другие деревья плакучести. А конечно! кто может понять богатство внешней мысли, это слоновая башня искусства: идентифицировать адекватность реакции с имманентность текстуры… прочел одной статье благодарности, никогда не забуду этот шустрый, этот черненький автор жены: ведь я перебрался обратно вторую столицу прописки только при помощи!.. Один искусственный критик высоты своего роста… без него до сих пор прогнивал в кафе полу-Европы, не дальше.

И наконец, этот милый шедевр проповедника краски: «Бедная Мона Лиза» (опять название мое, но всем слишком нравится) — нет, я тут же сразу позвонил через триста озер, срочность немедленной связи восторга, но телефон непрерывного занято, бегут веселые гудки до-гонки… Так значит рисунок развалины, статуя мужа кнута и пращи, разветвление мышц, в нижней части организма большая мишень (я бы мишень обязательно вставил, неважно, что нет), в лицо добавить кислую мину распада, впередсмотрящие пальцы расширенных рук, так всегда интересней: комический бог Акадэм! Многие критики считают: содержание умное, отвечает последней установке реальности, как должна она быть, в свете последнего развития мертвой материи, но, вторичное увы! не те краски, более нижнего цвета, чем надо, чуть наличие легких оттенков, и все — сразу войдет досконально в число: трижды миллионер советского союза! еще не хватит быть от рожденья советским, надо навсегда доказать, хотя не всем это хочется.

Счастлив жить в одно время такие художники, как особенно Кочергин! мастер домысла, кругом щелей лубяная береста, не говоря уже наш замечательный большой человек, холстописец эпохи, о чем не устану повторять каждый день всенародной трибуны ВТО и СХ. А особенно учесть, проступает сквозь них, восходя вместо обычный восток слева запада, замечательное солнце, мировой Сальваторе, имея одну его книгу, заплатил бы не меньше пятьсот рублей новых, можно до смерти ничего не творить: все натворил за тебя, надо только выбрать из его личной книги. Правда, у меня есть другая, выбирая оттуда, только что закончил описать для всех грядущих, прилагаю рисунок. [3] Рисунки хранятся у меня, но — странное дело! — хотя рисовавший считал, что копирует Н Ж., на самом деле рисунки не имеют ничего общего с этим мастером. Передо мной тщательно, ученически переведенные на бумагу несколько известных сюжетов нашего искусства: «Булыжник — орудие пролетариата,» «Ходоки у Ленина,» «Утро нашей родины,» «Письмо с фронта,» «Руки прочь от Кореи,» «Перекуем мечи на орала» и т. п. Правда, в некоторых персонажах открыты какие-то дверцы, и в них видать анатомическое устройство прославленных героических организмов. Не знаю, можно ли считать это творческим вкладом? Пока не выясню вопрос, публиковать не решаюсь. — В. М.

Приехал обратно родной Ленинград, вскоре добился неожиданной встречи, день рождения кто-то (по-моему, Веников), наш холстописец пришел с опозданием вкуса, я отчаявшись ждать. Сел к нему ближе, спросил два больные вопроса проверки: как надо работать над собственным творчеством? и есть ли бог? Улыбнулся как школьному возрасту мысли, я слушал чутким недреманым ухом, первый вопрос все же как-то ответил: когда почувствуешь идет изнутри натяжение, под горящую лобную кость, то тогда можно смело начать — не напишешь насильно плохое. Дальше выразил грубо, не годится такому таланту, фигурально запомнил: вдруг замечаешь, словно кто-то ведет твоей мордой по белому грунту холста.

У меня никакого натяжения нет, кроме натяжения ветра у себя на лице, буря натиска внешней погоды, вечерняя осень, и во лбу у меня ничего не горит, даже глаз к концу тусклый, никто не водит мне лицо по плакату, все сам! все и всегда исключительно сам… но ведь тоже делаю личное творчество, какое ни на есть? Отсюда вывод: сказал мне неполную правду, не желая наверно мою конкуренцию, это с талантом бывает, ответ уклонился.

Предложил смотреть вместе публичную книгу Сальваторе, где все уже имеется насквозь, что надо нам, художникам временной стены и бессмертная ткань, но он опять отклонил: боится силу подражания кисти. Конечно, сказал свой восторг и про книгу его, слов не хватило, одно троеточие, скромно ответ промолчал, только напряг во лбу жилу мудрости и как-то возмужал всем лицом, но недолго. Тогда последняя попытка: положил на колено руку дружбы, увы, колено специально подломил, как будто тяжесть моего отношения, чуть не упал гениальные ноги… запомню.