Владимир Шапко - Одна порода

…Ночами по апрельской раздетой реке рыскали лодки архирейских. Звякнет цепь, проскрипит вдруг натужно уключина, взворкнёт коротко матерок – и опять только всхлипывающий несущийся черный холод. Видимости – глаз выколи… А утром, как по щучьему велению, берег Архирейки – в топляках. Укидан. Весь! И на Цыганской такая же картина!

Иван Филиппович Новоселов метался на лодке с сыном между берегами.

–Ты закон знаешь?! Ты закон знаешь?! – бегал перед каким-нибудь амбалом из архирейских. Маленький, до пояса в мокром плаще. Красноглазый от бессонницы, весь воспаленный. – Знаешь, я тебя спрашиваю, черт, а?

– Знаю… – уводил в сторону глаза архирейский. – Тюлень … Сам выполз… – Кивал на берег: – Вон их… Как на лежбище… – И добавлял, поглядывая на Новоселова, как бы причастный к его заботе: – Лезут, гады…

Новоселов с досадой плевал, лез прямо в ледяную воду, опять мочил полы плаща. Неуклюже, по-стариковски переваливался в лодку. Резиновые сапоги стукали о борт как колотушки. Долго налаживался с кормовиком. Приказывал, наконец, сыну: «Давай, Костя, греби». И Костя, слушатель рабфака тогда, греб. Но чуть пониже по реке… отец опять выбегал на берег. Опять ругался. С другим уже амбалом:

– Ты закон знаешь?! Черт ты этакий, знаешь?!

Не в законе было дело. Дело было как бы в поправке к нему. Если «тюлень» с а м выполз на берег, да у твоего дома – он, стало быть, твой. Так ведь? Филиппыч?

– А нижегородским что? А? А дальше – по деревням? А благовещенским? Куда тебе столько? Глот ты чертов! Продавать?

– Ну, одного… двух и спихнуть можно… Пусть плывут… Нижегородским… Иль еще кому… Если доплывут, конечно…

– Тьфу!

Все лето «тюлени» вылеживались на берегу, матерели. Под ветрами, дождями, солнцем. Осенью их начинали пилить. Потом вывозили на лошадях с татарами, продавать. Лучше топлива зимой – не было. Лес строевой по берегам не валялся никогда. Белого дня не видел. Дома рубились-ставились по Цыганской и в Архирейке словно бы сами собой. Вроде бы тоже по ночам. Отношения к реке не имели. Мы к этому касательства никакого. Мы – сторона. Ловите там чего, вылавливайте. На то вы и речная инспекция!..

Отец и сын курили, скукожившись на гольце. Сплывала огромная холодная тишина реки…

…бедняга отец… хотел, чтобы справедливо… чтобы всем досталось… опять полетела Сорбонна… красавица… эта до Благовещенска… двенадцать тридцать… до Бирска не идет… однако припекает… солнце, что тебе перцовый пластырь… хоть и ветерок с реки прибегает… кустарники теребит… Случевская… Случевская гора… от «случая», наверное… всё тут было… и любовь… и раздеть-прирезать… однако печет… голова как грелка… однако напечет… Лосиха ведь говорила… прикрывать надо… лопух, что ли, вот этот… увидели б мои… Антонина с Сашкой… лопух сидит… укрытый лопухом… газету где-то оставил… брал или не брал со стола… память… опять это письмо в редакцию… безграмотное… я хоть и милиционер, но тоже как бы человек… кто ж спорит… не могу молчать… молодец… присылай… весели редакцию… зубоскалов у нас хватает… зачем все это лезет в голову… мысли разбрасываются… глаза только видят точно… река блёсткает как кольчуга… утки две… держат наискосок от берега… сыграли под себя… мгновение – и нет на поверхности… вынырнули… плывут… опять сыграли… мы ведь чукчи… акыны… что видим, то и поём… Лосиха опять вспомнилась… врач… кардиолог… странная фамилия Лось… странная для еврейки… Лосиха… побаиваются в отделении… Лосиха сказала… Лосиха узнает… белый персонал весь на цыпочках… за семьдесят, поди, старухе… а всё работает… одна, наверное… никого не осталось… только в душе… горбунья… которая знает все подлости жизни… хлебнула… наверняка… с лихвой… не удивишь такую ничем… приклонится к тебе… с кривульным своим фонендоскопом.... вопьётся точно им в тебя… как паук… только глаза пошевеливаются… слушают… зачем же лечить безвольного жалкого курильщика… вас же опять видели… у меня же кегебе… забавная старуха… сколько же мне осталось… год… два… месяц… так и не сказала… что с Сашкой будет… с Тоней… воздержаться пока от сигареты… полчаса еще осталось… помнит ли женщина всех, кого любила… или прав Бунин… сломал в общем-то жизнь бабе… ничего не дал… постоянный идиотски радующийся гость… стесняющийся деликатный подлец… вы не беспокойтесь… я ненадолго… не буду вас стеснять… под-лец… ладно… хватит… сигарета-сволочь… «Памир»… дешевле нету… эконом-подлец… на сигареты с фильтром жалко… так и будет до смерти пёрхать… на поездки экономит… этаким благодетелем всегда приезжает… встречайте его… стесняется… улыбочку прячет… извините… ненадолго… с сумочками, со сверточками… ножками о половичок шоркает… га-ад… однако сигарета… стерва… но что с письмом милиционера делать… мимо Гырваса не пройдет… сигнал… хотя совсем другое там… кстати, почему – Гырв а с… фамилия-то Балашов… что Григорий Васильевич, что ли… Гырв а с… а также Гарв а с… острословы… Сашку привел в редакцию – Село… сразу… как и пацаны в Бирске… я же не Село… хоть и Новоселов… у тебя чуб не так растет… у тебя вверх… а у него вперед… значит, маленький Село… и смеются… тяжело парнишке будет… замкнутый, неразговорчивый… может быть, со мной только так… гость ведь… вечный гость… чувствует… эх, думать даже… в глубоком горизонте опять погромыхивает… вздрагивает… опять что-то рвут… словно в большой церкви идет большая проповедь войны… парнишка сразу тот… в Белоруссии… чем-то Сашка теперь напоминает его… затаенным ожиданием, что ли… стоял на перроне… в немецком кителе цвета ворованного цемента… с подвернутыми грязными рукавами… оловянные пуговицы… как глаза слепых по вокзалам… вдруг побежал за вагоном, расплескивая из котелка… дяденька, меня Гришкой, Гришкой зовут… из Лебядихи я, из Лебядихи… почему плакал и бежал… много всего было… а это не забыть… ладно, хватит… тяжелое… не надо… сейчас… зарегистрировала ли Курова письмо… такая вряд ли забудет… рóбот… автомат… густые красивейшие волосы блондинки… но с кожей лица уже… самостоятельной… какая бывает у дамского наморщенного сапога, надетого на ногу модницей… лет уж пятьдесят даме… однако до сих пор с талией хорошо перевязанной метлы… ходит… сохранила… рожала ли когда… сын… нет, племянник… такие не рожают… всю жизнь возле начальства… секретарствовала… нашими-то ловеласами брезгует… впрочем, Тигривый там чего-то… с улыбочками докладывали… в Совмине была… под каким-то министром… не угодила чем-то… а может, просто надоела… молодой заменил… фаворитка в опале… на письма к нам засунули… как и меня в свое время… хотя сапоги никому не лизал… за «дело», как они считают… ты аморальный человек, Новоселов, и в партии тебе не место… а, да ладно… пусть… быльем поросло… а эта многим уже крови попортила… письма жалобщикам нужно писать от руки, уважаемый Константин Иванович… но на бланке редакции и с печатями… большой психолог… всю жизнь отфутболивала… как такой не знать… вам опять Виктория Леонидовна звонила… говорит, что вы скрываетесь от нее… говорят, вы теперь комнату где-то снимаете… так ли… Курова… Стервозой бы ей называться… ладно… громадный плот вон из-под моста вылезает… два катера в хвост впираются… чтобы не занесло на берег… головной с длинным тросом… бурлит точно на месте… метров на триста плот… отец бы ахнул, какие стали таскать… рубленый домик на плоту… проплывает… постирушки под солнцем полощутся… ребятишки в рубашонках… бегают, подпрыгивают… черпаком ворочает в казане мать… в свисшем кошеле платья расставленные убойные ноги молодухи… сам хозяин-плотогон в резиновых сапогах – валяется… на спине… русая голова в воде меж бревен – как замоченное белье… жизнь… семейная… вспоминается Куликов… доцент… нефтяного, кажется… до войны у Цыбановых комнату снимал… рядом с нашим домом жил… жена – хромоножка… как старенькая обезьянка взбалтывала и прихлопывала ножкой во время ходьбы… когда он вел ее под руку, то тоже приволакивал ногу… синхронно… почти как она… лысый… виски, что у старого голубя… горящими спиртовками… так и шли под руку какой-то неразлучно-обоюдной обузой… такие не живут друг без друга… ни дня… старая Цыбаниха говорила… выкатывала вареные глаза… моет ее… не поверите… в тазу… как ребенка… а потом она его… такого байбака… бабы покачивались у ворот… смотрели как на небожителей… на всю жизнь запомнилась пара… отец… выпивши… на скамейке… вот как надо любить… а ты тряпка… вытирают ноги – молчишь… прав был старик… прав… семейные отношения… тайна двоих… известная всем… тот же Коля… Коля-писатель… друг Коля… постоянно напряженный весь… напряженный в себе… и одновременно – вовне… как слепой… идущий по тротуару… стукающийся палочкой… бедняга… контуженый… без руки… нет, моей далеко до Аллы Романовны… далеко… а впрочем… такой же тряпкой всю жизнь был…