Леонид Иванов - Леший

Пока опорожнялся мочевой пузырь, к Федору постепенно возвращалось сознание. Вот блин! Может и правда говорят, что моча в голову ударяет? Ведь пока не отлил, не вспомнил, что в дальнем углу двора стоит за лопухами бидон с брагой. Поставил её тайком от Олены еще недели две назад, когда ездил с мужиками на моторке в район и по случаю прикупил там на рынке свежих дрожжей. На такой жаре, что стояла в последний месяц, брага не только могла добродить, но и скиснуть. И Фёдор отправился дегустировать, внимательно осмотревшись, чтобы не увидела тайник жена и не доглядела вездесущая соседка — бабка Нюриха. Эта старая карга, кажется, никогда не смыкала глаз и потому всегда и про всех знала всё.

Фёдор пригнулся, чтобы из-за густых зарослей крапивы его не было видно из окон Нюрихи, и крадучись начал пробираться за двор.

— Вот ёптать! У себя дома, как партизан должен по-пластунски ползать, — снова беззлобно подумал Фёдор, но сознание уже было занято предвкушением опохмелки. — Только бы Олёна не прознала, что у меня там тайник. Но ей, занятой тремя ребятишками да заботами по хозяйству, похоже, поисками Фёдоровых кладов заниматься было некогда.

Бидон стоял на месте. Фёдор откинул крышку, наклонился, и в нос так сильно ударило запахом настоявшейся браги, что мужик отшатнулся.

Вернулся к крыльцу, где на приступке лежал ковшик, которым Олена на днях дозировала навозную жижу, чтобы подкормить лук, сполоснул его в бочке с водой и стремительно помчался к бидону за опохмелкой.

Ковшик уже почти прозрачной браги боль с головы не снял, но зато тут же привнес хмельное расслабление. Фёдор сел прямо на крапиву, прислонился спиной к прохладному от ночной сырости бидону и блаженно вытянул ноги.

— Эх, вот она благодать…

Эта благодать у него почти не проходила все четыре года после женитьбы на районной красавице. Познакомился он с ней на совещании передовиков, где ему вручали грамоту за успехи на уборке урожая, а она, этакая жидконогая финтифлюшка, фоткала всех подряд. И его тоже ослепила вспышкой, а потом и своей красотой. А когда во время обильного застолья подошла к нему взять интервью, он совсем потерял голову — и от выпитого, и от журналистки. Ой, каким красавцем он тогда был! И потому не удивительно, что и Олена на него повелась. Чтобы не глушила разговор громкая музыка, они по безлюдному коридору отошли в какую-то дальнюю комнату Дома культуры, где она включила свой диктофон и стала задавать дурацкие вопросы про то, как ему удалось добиться таких высоких результатов, да не мечтает ли он стать лучшим комбайнером области, да кто у него родители, да есть ли девушка, и не хочется ли попробовать себя в роли хозяина земли — стать фермером.

Он, конечно, хотел! Но не фермером стать, а ее… Вот прямо тут, на диванчике в этой комнатушке, разложить да впиндюрить по самые не могу. И так ему этого захотелось, что не успела еще она выключить свой диктофон, как он сграбастал её в охапку и потащил к дивану. Она сопротивлялась, говорила что-то типа «Не надо…», но ему было надо, и он уже ничего не видел и не слышал. Завалил девушку на диван, задрал на ней коротенькую юбчонку, сдернул колготки вместе с узенькими трусиками, в один миг выпростал своего бойца и навалился всем телом на не ожидавшую такого окончания интервью корреспондентку. Она еще и опомниться-то не успела, как он опростался в неё, не задумываясь ни об ужасающем СПИДе, ни других болезнях, ни о возможных последствиях.

А они-то как раз и наступили. Когда через два месяца Фёдор, все это время фантазировавший о том, как он с корреспонденткой долго-долго (блин, придумается же — ведь он никогда дольше двух минут держаться не мог) занимается сексом на большой кровати с шелковыми простынями (видел как-то в кино), собрался-таки в район, а там нашел и редакцию, и саму Олену, она будто ушатом холодной воды его окатила: забеременела, говорит, после того изнасилования. Епттать! Час от часу не краше! Он и ляпнул: «Дык, это, выходи за меня замуж…»

Она и согласилась. И потому, что была беременна, и потому, что журналистика оказалась ей не по зубам, на что редактор уже не просто намекал, а открыто советовал искать другую работу. Например, в библиотеке.

А потом была деревенская свадьба, на которой невеста не переставала щебетать, какая в их деревне красота, какая необычайно удивительная природа, какие милые и сердечные люди. В давно пустовавшем доме, который достался им почти даром да и то в долг, она сразу же после свадьбы начала распоряжаться. А чё там распоряжаться? Едри мать, распорядительница! Сама ни дня в деревне не живала, а туда же — командовать. И заело Фёдора: мужик он или не мужик?! Один раз дома воспитательное с мордобитием мероприятие устроил, второй… Угомонил… Да толку-то? Она же ни хрена делать по дому не умела, ни хозяйством заняться, ни поесть вкусно приготовить, ни с русской печкой управиться, ни со скотом обрядиться. Да, главно, (!) и учиться-то этому не хотела. Призвание женщины, мол, в другом. Ну, Федор еще пару раз кулаком призвание женщины и её место в современном обществе указал… Но как была неумехой восторженной, так и осталась прихехе этакой. А тут еще дети один за другим, скандалы по любой мелочи, и Фёдор запил.