Роман Зинзер - Марк, выходи!

От двух глотков пива внутри у меня потеплело, и играть в футбол совсем не хотелось, тем более что на улице стояла жара. Я побегал за мячом пять минут, сказал, что болит нога, и сел возле поля на землю. Трибун у нас не было, только травяные склоны, на которых как раз можно сидеть и болеть за своих. Само поле было асфальтовое, с большими торчащими камнями. Упадешь – сотрешься до кости. Кто вообще придумал футбольное поле делать из асфальта?

У нас каждый малыш был футболистом, и каждый был хорош в чем-то одном. Санек, например, бегал очень быстро. Быстрее нас всех. Его брат Диман – тоже быстрый, но он лучше всех бил головой по воротам. Я… я просто бил сильно. Мне всегда доверяли все штрафные и пенальти лупить. Как вдарю, аж штанги трясутся. А Жирик почти всегда стоял на воротах. Нет, он терпеть не мог стоять на воротах, вратарь у нас самая нелюбимая позиция, но больше стоять на воротах было некому, а стоять надо. Как Жирик не отнекивался, как не отказывался, его всегда уламывали постоять еще пару голов. Потом еще пару. А там и матч наш кончался. Вратарь из Жирика был как из говна мотоцикл, но зато все остальные могли побегать, а ворота были худо-бедно прикрыты. Иногда Жирику давали сыграть в поле. Но он был слишком худым и неуклюжим, чтоб из его игры выходил какой-то толк. Его легко можно было просто отпихнуть от мяча.

Мы наигрались и пошли по домам обедать. Моя мама уже вернулась с работы и сварганила мне что-то поесть. Я нащупал в кармане украденные пятьсот рублей. Их надо было вернуть обратно на место. Я поел и стал ждать, когда мама сядет смотреть телевизор или будет в ванной. Не дождался. Мама сразу после обеда решила прилечь отдохнуть. Значит, надо будет устроить все вечером.

Я снова вышел гулять. На дороге между нашим двором и «Мадридом» я встретил сестру Коляна Бажова – Веру. Ей, как и мне, было одиннадцать. Она редко выходила гулять. Говорили, что это брат ее не пускает и не разрешает с нами общаться. Это было странно, конечно. На девчонок война «Мадрида» с нашим «Тринадцатым городком» не распространялась.

Вера была одна и играла сама с собой в классики. Я сказал ей: «Привет» – и она позвала меня играть. Я сначала фыркнул: классики – тоже мне, фигня для девчонок, но потом согласился. Все равно никого из пацанов во дворе еще не было. Вера была совсем не похожа на брата Коляна. Простая и, как я, с веснушками. Странно, что она так редко гуляет.

Мы поиграли минут пятнадцать. Я проиграл пару раз в эти ее классики, но совсем не расстроился. Потом я увидел, как из подъезда вышли Санек и выздоровевший от ветрянки Диман. Я сказал Вере, что мне надо бежать к пацанам, потому что у нас есть дела. Я не хотел, чтоб пацаны увидели меня с «мадридской» девчонкой, да еще и за игрой в классики.

– Я завтра тоже буду гулять вечером. Можем еще поиграть, – сказала Вера.

– Ну, наверное, приду, – ответил я и убежал.

Домой я вернулся поздно, усталый, и, ясный пень, забыл положить пятьсот рублей обратно в конверт. Утром мне за это влетело. Не знаю зачем, но отец пересчитал деньги в конверте, и что-то у него не сошлось. Сначала он не показал вида. Подумал, наверное, что обсчитался. Пятисоток ведь в конверте было много. Штук сто.

Потом мама взяла у меня из комнаты шорты и понесла их стирать. Она проверила карманы и нашла там пятисотку. Она каждый раз проверяет карманы, потому что у меня там всегда полно всякого барахла. Как-то раз она подумала, что в карманах у меня ничего нет, и не проверила. Но там были шпонки. Эти шпонки сломали стиралку. Пришлось вызывать сантехника. Мама сказала, чтобы я больше не приносил никакие шпонки домой. Я и не приносил. Прятал теперь их всегда во дворе. А вот пятисотку в кармане забыл.

Мама посмотрела на пятисотку, сказала отцу, а потом разбудила меня. Родаки уходили на работу в восемь. Я просыпался всегда попозже. Но не сегодня. Отец достал конверт с деньгами, пересчитал еще раз, потом повертел в руках мою пятисотку и надавал мне по шее. Нет, он меня, конечно, не бил – у меня родаки, даже когда я стиральную машину сломал, были «хорошими», – но ор стоял такой, что звенели бокалы в трюмо. Отец просил меня признаться, что это я деньги у них украл из конверта, а я не признавался. Он орал, что я ему больше не сын, если не признаюсь, а я сидел напуганный и не признавался. Мне казалось, что, если признаюсь, будет все еще хуже.

Мама в это время молчала и ходила кругами, пока я в трусах сидел на кровати и плакал. Лишь пару раз она повторила шепотом: «В кого же ты такой?», – а остальное время молчала.