Артемий Леонтьев - Варшава, Элохим!

Януш Гольдшмит посмотрел на пролетевшую мимо окна птицу и закрыл глаза.

Поезд остановился, всех сильно качнуло и бросило вперед. Стало еще теснее, кто-то упал и заплакал. Раздались голоса – пугающие, какие-то потусторонние, но в то же время очень телесные, едва ли не осязаемые. По грязной, вытоптанной траве перед вагонами замельтешили желтолицые аскари [25] Аскари (нем.) – солдаты вспомогательных колониальных войск Германской империи в конце XIX – начале XX века. Несмотря на то что по факту к середине XX века в прямом своем значении это понятие вышло из употребления, многие офицеры вермахта и SS продолжали таким образом называть своих помощников. , они же травники – надзиратели, выпускники тренировочной школы садизма при концлагере Травники.

– Ласкаво просимо, будьте, як вдома [26] Добро пожаловать, будьте, как дома (укр.). .

Раздался хохот. Из соседнего вагона доносился гулкий кашель, сбивчивый мужской голос попросил воды. Украинец в зелено-черной форме подошел ближе и что-то спросил, но Гольдшмит не расслышал, через минуту из вагонного окна высунулись усталые руки с несколькими золотыми цепочками, травник взял их, начал махать, требуя еще. Голос в вагоне продолжал просить, теперь громче:

– Воды! Воды!

Хлопец усмехнулся, убрал золото за пазуху и вернулся на то же место, где и стоял, а затем красноречиво зевнул в сторону передавшего ему цепочки. Еврей из вагона начал кричать, тогда травник не без веселой лихости вскинул винтовку и выстрелил в стенку вагона. Длинная, как палец, гильза сверкнула и упала рядом с рельсами среди пыльных камней, залитых черным блестящим маслом; раздался оглушительный хлопок, затем крики.

– Стули пельку [27] Закрой пасть (укр.). , жид!

Соседний вагон поперхнулся сдавленным шумом, приглушенными возгласами. Через минуту Гольдшмит услышал стальной удар, он высунулся в окно и увидел, что их отцепили от состава. Часть вагонов подхватил локомотив, толкал их теперь вперед по узкому зеленому коридору. Непомерно тихие, молчаливые деревья приступили еще ближе. Несмотря на сильную жару, эти сосны и лиственницы казались ледяными, почти подмороженными. Все покачивали-покачивали своими колючими лапами, бренчали хвоей и хрипло шептали в окна со сдержанной судорогой, с придыханием, похожие на спокойных могильщиков со сморщенными лбами. Локомотив вытолкал на пустырь отцепленную часть состава. Раздался свисток. Щелкнули стальные крючкообразные засовы, и двери с шумом распахнулись.

– Alle raus! Raus! Raus!

– Ну, шибче, шибче давай, шевелись!

Ввалившееся в открытую дверь солнце ослепило, зрачки залил обжигающий белый свет; поток свежего ветра прикоснулся к мокрой коже, отчего по спине непроизвольно пробежала нервная дрожь болезненного наслаждения. На платформе Януш увидел с десяток немцев, травников было гораздо больше, они буквально напирали со всех сторон: карабкались на крыши вагонов, размахивали прикладами и вышвыривали людей, лыбились на вышках с выключенными прожекторами, оперевшись на пулеметы, слонялись вдоль длинного деревянного корпуса вокзала, какого-то странного, похожего на плохо сделанную декорацию, слишком нового и навязчиво размалеванного. Выпяченные таблички: «кассы» над слепыми окошками, «телеграф», «зал ожидания», «справочная», да и круглый белый циферблат часов с мертвой стрелкой, которая замерла на горбатой цифре «6», – все было лишено обычной вокзальной подвижности. Беззаботный, слишком гражданский вид этого бутафорского вокзала, так нелепо смотревшегося на фоне двух вышек с пулеметами и всех этих хищных, притаившихся заборов из колючей проволоки и переплетенных сосновых ветвей, выдавал фальшь. Чуть поодаль столб с указателями: «К поездам на Белосток и Волковыск», «В душ».

В глаза бросалась длинная сквозная палатка с занавешенным проходом и красным крестом, так называемый «лазарет», где заправлял унтершарфюрер Август Вилли Мите по кличке Кроткий Стрелок – длинноногий и умиротворенный, как лемур, он смотрел на евреев утешающими рыбьими глазами так, словно хотел успокоить. Выделял из толпы вновь прибывших слишком ослабевших, шагавших с трудом, а затем спроваживал в свое лазаретное логово, которое маскировало огромный ров с мертвыми телами; оказываясь внутри, Мите все с тем же утешающим видом всаживал пулю в затылок – немцы называли это «получить одно кофейное зерно». Внутри палатки притаился второй стрелок, неряха Ментц с маленькими черными усиками, – крестьянского вида мужичок стоял за перегородкой с мелкокалиберной винтовкой и пистолетом. Если в лазарете оказывалась мать с маленьким ребенком, сначала убивал женщину, затем поднимал ребенка за волосы или воротник, после чего стрелял ему в голову. Первое время матерей с младенцами на руках он убивал одним выстрелом в спину: чаще всего новорожденные быстро задыхались, задавленные трупом собственной матери, или просто расшибались об колени и лбы мертвецов во время падения в ров, теряя сознание, но возня и плач среди трупов все равно постоянно давали о себе знать. Это раздражало немца, так что поднаторевший в своем деле Ментц в последнее время аккуратно забирал младенцев из рук женщин, клал на стол, убивал выстрелом мать, затем, чтобы не тратить лишний патрон, хватал младенца за ноги: чуть качнет с плеча и разбивает мягкую головку о бетонную плиту – глухой, влажный шлепок, после чего маленькое тельце летело в ров следом за мертвой матерью. До войны Ментц разводил коров.