Артемий Леонтьев - Варшава, Элохим!

Дети с интересом проводили глазами маленьких контрабандистов, но их внимание быстро рассеялось. Продолжая шагать за медсестрой, принялись играть: старались идти в ногу с панной Новак. Влажная мякоть раскисшей земли всасывала детские ноги, как болотистая топь, но ребята все равно пытались выдержать ритм шагов и, пока им это удавалось, сдержанно хихикали и толкали друг друга, но, как только ноги сбивались, замолкали и пытались восстановить строй.

Наконец впереди показались силуэты монахинь. Подойдя поближе, Эва разглядела широкое мужиковатое лицо сестры Анны, украшенное круглыми очками. Анна была неразговорчива даже по монашеским меркам: стеснялась кричащей непривлекательности своего лица и напускала на себя излишнюю строгость и нарочитое безразличие к собственной внешности; рядом с ней стояла, будто нарочно подобранная, ее полная противоположность, красавица сестра София с огромными, какими-то речными глазами и точеными чертами лица; мужчины на улице всегда оглядывались на нее. Эва знала Софию еще до войны и как-то спросила, почему она ушла в монахини; сестра только улыбнулась и опустила глаза, будто счастливая невеста, смущенная откровенным вопросом и не желающая никого впускать в святая святых.

Просторные черные хабиты монахинь трепал ветер, широкие рукава и подолы вздымались, как паруса. Сестры дружно поприветствовали Эву:

– Слава Господу нашему Иисусу Христу!

Эва кивнула в ответ:

– Во веки веков, аминь.

Сестра София опустилась на корточки и улыбнулась – умилившись при виде детей, она стала еще красивее.

– Меня зовут сестра София, будем дружить с вами, малыши-крепыши?

Дети засмущались девушек в странной черно-белой одежде и начали прятаться за Эву, тянуть ее за подол шерстяной юбки.

Панна Новак улыбнулась и ласково повернула к себе их лица:

– Это сестры Анна и София, они очень хорошие и ни за что не дадут вас в обиду… вы всегда будете сытыми и чистенькими. Доверьтесь им.

Когда сестра София молча протянула к ним свои хрупкие руки, дети, в силу возраста особенно восприимчивые к красоте, сразу подались навстречу. Сестра Анна стояла в стороне и мысленно корила себя за ревность – она страдала из-за того, что дети всегда так завороженно тянутся к Софии, а не к ней; чтобы прогнать недоброе чувство, начала молиться и вдруг заметила, что лицо панны Новак замерло и побледнело, в глазах отразился настоящий ужас. Страх Эвы молниеносно передался ей самой, по неподвижному взгляду медсестры Анна поняла, что сзади появились немцы, но повернуться было невозможно, руки и ноги словно окаменели. Монахиня опустила голову, поправив круглые очки.

Сестра София почувствовала повисшее напряжение и тоже подняла глаза. К ним быстрым шагом приближались четверо мужчин в штатском. Офицерская выправка, отточенная отмашка рук в кожаных перчатках, серые строгие плащи и высокие сапоги выдавали в них военных: чаще всего в гражданской одежде расхаживали по Варшаве гестаповцы или Абвер, но контрразведке нечего делать здесь, на кладбище гетто.

Эва закрыла глаза, преодолевая дрожь, сжала зубы, собралась с мыслями. Она всегда знала: рано или поздно это произойдет, теперь уже ничего не изменить. Открыла глаза и холодным взглядом смерила подошедших, всем своим видом показывая, что не боится. Монахини же опустили глаза и перекрестились, сестра Анна запричитала:

– Йесус… Мария… Кристос… amen.

Дети вопросительно смотрели на мужчин и не понимали, чего ждать от незнакомцев. Детское сознание, обожженное войной, давно выработало простейшую истину: бояться нужно людей в форме, так что эти четверо не вызывали в них никаких чувств, кроме любопытства. Дети смотрели, как ласковые щенки на улыбчивого прохожего – будь у малышей хвостики, они начали бы сейчас ими постукивать. Однако когда сестра София перестала играть с ними в большие пальцы, когда панна Эва и сестра Анна перестали улыбаться и враз помрачнели, напряжение взрослых передалось и детям.

У входа на кладбище раздался характерный шум, хорошо знакомый Эве: бряцание оружия, скрип ремней и ботинок, металлические звуки немецкой речи, напоминающие лязг танковых гусениц. Она оглянулась на шум: к ним быстрым шагом двигались солдаты. Эва вспомнила Opel Blitz у стены… Может быть, Тадеуш смог увезти их… Выстрелов же не было, может быть, им всем удалось…

Увидев солдат, дети затрепетали. Их глаза расширились от ужаса.

Самый высокий гестаповец с ледяными серыми глазами и выпирающим кадыком напомнил о себе, заговорив на уверенном польском, разве что с некоторыми запинками и ощутимым акцентом. Подчеркнуто-издевательская вежливость выдавала определенную позу, а по тому, как уверенно он говорил, чувствовалось: это старший офицер.