Елена Чумакова - Гроздь рябиновых ягод

– Да у тебя жар… ты сам как печка!

Два дня Настя хлопотала вокруг мужа, заваривала травы, протирала самогоном, бесконечно меняла влажные компрессы на горячем лбу. Ничего не помогало, Геше становилось все хуже. Приглашенный из сельской амбулатории молодой врач, едва послушав его через стетоскоп, озабоченно потёр переносицу:

– Двустороннее воспаление лёгких. В город везти надо, в больницу, здесь не выходим.

Проехать по весенней распутице на санях или в телеге нечего было и думать. Пришлось искать машину. Гешу с трудом подняли в кабину полуторки, Настя, оставив детей на золовку, тряслась в кузове.

Дорогой вспомнилось, как совсем недавно, осенью, муж на руках нёс её, больную, в амбулаторию. Он нёс жену, как ребёнка, завернув в тёплое одеяло.

– Вот помру, что будешь делать один с четырьмя детьми, – сетовала Настя.

– Что делать, что делать? Женюсь да и буду растить детей, – усмехнулся Геша, бережно прижимая ношу к груди.

– Ишь ты, женюсь! Я те женюсь! Вот назло не помру, – Настя сердито ткнула его кулачком в плечо.

– Вот-вот, так и знай, нельзя тебе помирать.

В больницу приехали за полночь. Дежурный фельдшер, зевая и ворча, что «местов нет, класть некуда» долго шуршал бумажками. До утра больного устроили на диванчике в коридоре, измученная Настя прикорнула рядом, прямо на полу.

К утру Геша начал бредить, дыхание стало хриплым. Осмотревший его врач, щуплый, подвижный старичок в старомодном пенсне, скомандовал медсестре:

Срочно готовьте операционную и больного. Гнойный плеврит. Будем оперировать.

Для Насти время потянулось как в страшном, вязком сне, от которого невозможно избавиться. Несколько дней после операции она не отходила от больничной койки в длинной переполненной палате, спала, сидя на стуле, почти ничего не ела. Наконец, Геша пошел на поправку. Снизилась температура, кашель стал мягче, он начал понемножку есть. В правом боку из-под бинтов торчала резиновая трубочка.

Настя вернулась домой к детям, но каждый день ездила в город навещать мужа. Оба повеселели, радуясь, что самое страшное позади, строили планы.

– Ничего, птаха моя, я здоровый, подымусь скоро. Вот еще чуток поваляюсь, и подымусь. А летом коровку купим.

Забывшись, Геша повернулся на больной бок, и тут же застонал, закашлялся. Дренажная трубка ушла в рану, на повязке выступила кровь. Перепуганная Настя побежала за врачом. Через час после перевязки и укола Геша уже улыбался жене.

– Поезжай домой, Настёна, поздно уже. Пока доберешься, ночь настанет.

С тяжёлым сердцем уходила Настя из больницы, а утром вновь, чуть свет, засобиралась в город.

Войдя в палату, Гешу не увидела, на его койке лежал голый матрас. Сосед, кряхтя, сел, спустил тощие ноги с кровати.

– Нету его, не ищи, умер под утро, горемышный, в морг увезли.

Свет померк в глазах Насти.

Вербное воскресенье выдалось тёплым. Остатки грязного снега еще лежали в низинках с северной стороны дома и баньки, а лужайка за домом уже просохла, покрылась первыми, самыми отчаянными травинками. Солнышко награждало их за смелость своим живительным теплом. Нина, Лиза и Вена играли на лужайке в камешки. Двухгодовалая Галочка, сидя на поленнице, баюкала тряпичную куколку, сшитую Дусей для своей крестницы. Девочки были одеты в одинаковые байковые пальтишки с пелеринками, Веночка в тёплый кафтанчик. Детские ножки грели хлопковые чулочки, добротные ботиночки. За дом заглянула соседка:

– Дети, идите в избу, вашего папу привезли.

С криками: «Ура! Папочка приехал!» ребятня побежала домой.

После яркого солнца в горнице царил полумрак. Посреди горницы стояли две табуретки, на них незнакомые мужики устанавливали гроб. Заплаканная тётя Саня пристраивала свечку в папиных руках. Ошеломлённые дети замерли на пороге. Только Галочка протопала крепенькими ножками вперёд, похлопала по отцовской руке:

– Папа… папа пит?

И повернулась к остальным, приложив пальчик к губам:

– Тс-с-с, папа пит.

В углу за печкой, безучастно покачиваясь из стороны в сторону, сидела женщина в черном платке. Дети не сразу признали в ней мать.

Хоронили Георгия без Насти. Она так и не встала с табуретки, не понимая, чего от неё хотят. Дети брели за гробом по весенней распутице, держась за руки тёти Сани и тёти Дуси. Галочку нес на руках Иван.

К поминальному столу Настя тоже не села, непонимающими глазами смотрела на Саню, когда та попыталась её хоть немного покормить.

Шли дни. Настя потихоньку приходила в себя, делала нехитрые домашние дела, но ни с кем не говорила, погруженная в свои мысли. Крапивиным пришлось временно перебраться в дом Насти, чтобы присматривать за ней и детьми. Дуся, добрая душа, помогала, чем могла.