Ольга Неклюдова - Последняя командировка

И вот только теперь, работая проводницей, я встречаюсь с разными людьми и реже думаю о своих бедах.

Я опять думаю о той докторше — почему имела она такую власть? Почему ее все уважали, и смогу ли я добиться уважения людей, хотя я «глупенькая и слабохарактерная». — Но, может быть, это со временем пройдет? Я поумнею и приобрету характер. Если бы она тогда пришла к маме, может быть, мама жива бы осталась. Ведь просила же мама ее не трогать — вот не дает мне это покоя… Хорошо спасти человека от смерти или помочь женщине родить.

Когда мы с доктором приняли у Лидии Михайловны ребенка, я дала себе слово стать врачом. Здесь я долго не проработаю. Чувствуешь себя бездомной. Где ж теперь мой дом? Общежитие.

Неприятно, что пришлось уйти, не попрощавшись с Дмитрием Николаевичем, но его нигде не было. Должно быть, он вышел на станции и забрел куда-то далеко, а ждать его мне было некогда и даже неудобно из-за Лидии Михайловны. Теперь я не знаю, как мы друг друга найдем. Я — странный человек и это понимаю, но мне кажется необходимым, чтобы мы с Дмитрием Николаевичем увиделись еще и, может быть, не раз. Он ко мне хорошо относится, и это меня к нему привлекает. Я чувствую себя такой слабой и неустойчивой, хотя ему и показалось, будто я «бесстрашная». У меня нет ни отца, ни брата…

И хорошо, что он уже стар, иначе я могла бы им увлечься, а это ни к чему. Довольно. Я теперь дала себе слово быть осторожной и сдержанной…

…Я проводила Лидию Михайловну с ребенком и пошла ночевать к Поярковым. Софья Николаевна — Ленина мать — живет в Иркутске, и когда я устраивалась на эту дорогу, я знала, что она здесь живет. Она любит меня, хотя и знает, что между нами было. Она не осуждает Леню — что ж делать, если человек разлюбил? Но меня жалеет.

Софья Николаевна проверяла тетради, когда я пришла. Спросила, откуда я так поздно. Сказала, что от Лени только сегодня было письмо: он здоров, печатается в газетах и журналах. Все благополучно. Она посмотрела в сторону, избегая моего взгляда, и больше ничего не сказала, а я не решилась спросить, есть ли там хоть слово обо мне. Должно быть, нет. Мы выпили с ней чаю, и она постелила мне на диване.

Не буду ничего вспоминать. Говорят, чувство можно в себе подавить, но я не делаю этого, потому что любить, даже безответно, — радость. Может быть, это пройдет постепенно, «присохнет». Но я даже не знаю, хочу ли я этого.

Я рассказала Софье Николаевне о родах в вагоне и что это событие что-то изменило в моем отношении к жизни: теперь я меньше боюсь будущего и больше верю в себя.

Она сказала:

— Это очень для тебя хорошо, Лизонька. Забудется всякий вздор…

Я люблю Софью Николаевну — кого же мне теперь любить, — странно все-таки, что сын ее меня разлюбил…

В Абакан прибыли на закате. Солнце докатилось до самого края неба и приостановилось на миг, готовое погрузиться в невидимую за чертой леса бездну. Его очертания были отчетливы, багровость неправдоподобна. Волны белого пара, стелющиеся по воздуху, были неровно окрашены в цвет раскаленной меди.

Дмитрий Николаевич созерцал это зрелище равнодушно. Со вчерашнего дня приподнятость, которая не покидала его с начала пути, исчезла. Он проснулся разбитым и апатичным. Все пережитое в дороге — Лиза, рождение ребенка и забавные его соседи — казалось ему сейчас скучным, а его собственное необъяснимое воодушевление и обостренная впечатлительность — смешными.

Ему казалось, что все смотрят на него с усмешечкой, хотя в действительности никто не обращал на него ни малейшего внимания.

Дмитрий Николаевич, кряхтя, умывался и одевался; молча, брезгливо выпятив нижнюю губу и непрерывно раздражаясь от всяких пустяков, собирал вещи.

Когда поезд подошел к станции, тумана уже не было. От солнечного диска на горизонте остался только багровый отблеск. Окружающие предметы были словно вычерчены тушью на недавно выпавшем снегу, а там, где не было снега, угольной ямой чернело неосвещенное пространство. Снег свисал с низких крыш пристанционных построек, светился, чуть розовея и напоминая о новогодних праздниках, а под ногами, истоптанный подошвами, хлюпал по-весеннему.

Дмитрий Николаевич пожалел, что сейчас не лето: здесь сливались реки Абакан и Енисей, а недалеко лежало море-озеро Байкал.

Держа чемоданы на весу, он остановился, отыскивая глазами Арсения, которому послана была телеграмма. И хотя он встречал Арсения уже после войны, он все представлялся ему юношей небольшого роста, женственно изящным. У него была тонкая кожа бледного оттенка, и загар к ней не приставал.