Вернер Линдеманн - Майк Олдфилд в кресле-качалке. Записки отца [litres]

«Боль – это лай сторожевого пса здоровья» – гласит древнегреческая врачебная мудрость. Мой пес снова лает очень громко и надрывно, из тазобедренных и плечевых суставов.

Животные. Какую роль они играли в жизни моего сына на самом деле? Когда ему было шесть, мне пришлось организовать ему аквариум. Позже у него дважды был золотистый хомячок. Как и многие дети новостроек, он чувствовал потребность в ком-то живом, нуждающемся в любви. Как-то после соревнований по плаванию он вернулся с белой мышью. Он отпустил ее в гостиничном номере на несколько ночей. Пожаловалась напуганная женщина-уборщица. Потом дома он позволил грызуну бегать в моей спальне, пока кот не прихлопнул его.

Сегодня ребенок снова преподносит мне сюрприз-животное: крысу. С загадочным видом мальчик тянет меня к лестничной площадке, где находится кормушка для котят. Рядом с плошкой молока перевернутый зольник. Тимм слегка приподнимает его. Молодой пасюк выскальзывает наружу, делает небольшой круг и сразу же принимается за ломтик хлеба.

Тимм ухмыляется так, будто он обнаружил чудо света. Я спрашиваю: «И что с этим делать?»

«Пусть она ест вместе с кошками».

«С кошками? Они загрызут ее до смерти».

«Как бы не так, они уживутся вместе».

«А где ты ее взял?»

«В нашей мастерской».

Невыносимо! Этот парень тащит в дом крыс. А я радовался, что до сих пор у меня их не было. Я пытаюсь привести себя в состояние шаловливости моего сына, хотя по сей день боюсь крыс. В детстве меня укусила одна. Когда в усадьбе расчищали овчарню, мы, деревенские мальчишки, приходили туда с вилами, дубинками и били, кололи, ловили. За каждое убитое животное управляющий усадьбой платил двадцать пфеннигов. Как-то раз я преследовал крысу по стволу липы, которая росла перед овчарней. Не желая знать, что будет дальше, зверь прыгнул и укусил меня в шею.

Молодая крыса грызет и жует. Рядом с ней кошка лакомится молоком. Я едва ли не умиляюсь этой картиной.

Ссора с Г.: «Парень такой ненормальный потому, что мы слишком мало заботились о нем».

«Как заботиться, если он годами, с раннего утра до позднего вечера, семь дней в неделю находился в бассейне?»

«Нам надо было чаще ездить с ним».

Ущерб за автомобиль в целом составил более двух тысяч марок.

Снова и снова лозунги: защищенность, защищенный, безопасность, безопасный… Слова, спетые за теплой печкой. Где не происходит ничего бурного, переломного, революционного. Слова, усыпляющие в моменты, требующие активности, вмешательства. Успех требует беспокойства, незащищенности.

Полдень пятницы. Тимм входит в дом. С раздраженным лицом он исчезает на своей мансарде, естественно, предчувствуя мое подозрение и избегая смотреть мне в лицо. Часом позже, как и ожидалось: «Ты можешь отвезти меня на вокзал?» Он хочет к М. в Р.

Перед домом ледяной ветер приводит в движение снег. Был бы жесткий сердцем – не поехал бы. Может, на самом деле у него боли в животе? Моя навязчивая идея, желание загладить то, что было упущено раньше.

Вернувшись с вокзала, трижды обхожу вокруг тополя, ругаю свою податливость и, пытаясь утешить себя, смотрю на звездное небо и думаю о той бабушке из Теберды на Кавказе, о девятнадцати внуках и детях, которые все живут под одной крышей, и удивляюсь тому, как, должно быть, прекрасно они друг с другом ладят. И я утешаю себя мудростью Карла Густава Йохманна [19] К. Г. Йохманн – немецкий публицист, 1789–1830. : «Принуждение является настолько скверным началом, что в нем может процветать только худшее».

ВОСПОМИНАНИЯ

Морозная зимняя ночь. Ветер завывает вокруг дома, пробуждаясь, я лежу под своим тяжелым, теплым одеялом из гусиного пуха. Мать склоняется надо мной, поглаживает своей рукой мой лоб: «Уже половина четвертого». Я закрываю уши; сейчас снова скажет: надо вставать, сегодня твоя очередь… Как я ненавижу эту фразу. Она означает: встать, умыться в холодной кухне, одеться, вытащить велосипед из сарая, почти четыре километра крутить педали по проселочной дороге до железнодорожной станции, при встрече с почтальоном забрать у него пачку газет, вернуться в соседнюю деревню, от дома к дому распихать газеты по почтовым ящикам, а к семи на въезде в деревню встретиться с матерью, схватить портфель с книгами и пойти в школу.

Сегодня твоя очередь… каждый в семье сталкивался с этим; газеты следовало разносить ежедневно, даже по воскресеньям. Завывает ветер. Дребезжат оконные ставни, мама тихо ворчит: «Ну, давай же!» Я извиваюсь, как червяк, натягиваю одеяло на голову, слышу, как мама шепчет скорее себе, чем мне: «Ах, мальчик, если бы мы не нуждались, то не стали бы этим заниматься». В слабом мерцании лампы я вижу, как мама вытирает слезы из уголков глаз. Потом она берет мою голову обеими руками, тычется носом в мой лоб и говорит: «Спи! Я сама поеду! Съездишь за меня в воскресенье».