Ремус Лука - Избранное

Ана все улыбалась своим мыслям, Петре неведомым, и лицо его омрачилось еще больше.

— Знаешь, Петря… Да ты что же, не ел?

— Нет! Не ел!

— Почему? — Жена уже не улыбалась, смотрела на него слегка нахмурившись.

— Так! — буркнул он упрямо.

— Ну что ж… — пробормотала Ана и вздохнула. Она убрала со стола и поставила греть воду для посуды. Покончив со всеми делами, она села за стол против Петри и заговорила слегка охрипшим голосом, выдававшим ее недовольство: — Выбросил бы ты из головы свои глупости и помог мне.

— Не глупости это, и ничего я не хочу выбрасывать из головы. — Петря помолчал с минуту, потом добавил: — Это тебе надо выбросить свои причуды, а то хочешь быть умнее других.

Ана поняла тайную мысль мужа, и его неразумные подозрения оскорбили ее.

— Как ты не понимаешь, что нет в этом ничего плохого? Клуб этот всей деревне на пользу. И тебе тоже.

— Спасибо за такую пользу.

— Людям нужно освободиться от невежества, в котором держали их господа. И сейчас еще у Истины да у старухи Крецу собираются на посиделки, прядут и слушают сказки про чертей и оборотней.

— А мне хорошо и с моим невежеством.

— Тебе хорошо!.. Совсем тебе нехорошо. А другим и того хуже.

— Вижу, у тебя забота о деревне в самом сердце сидит.

— Клуб ведь и для тебя тоже. Там и тебе место есть. Ты там сможешь учиться, другим человеком стать.

— Ну да! Чтобы люди видели, что я глупее своей жены, что она глава всему дому, а я под ее дудку пляшу. Нечего мне себя на посмешище выставлять. Если нет тебе до меня дела, иди! А я не пойду!

Он разделся и лег лицом к стене.

Ана испуганно посмотрела на него и тихо, печально шепнула, словно самой себе:

— Петря… Петря…

В субботу вечером на собрание ячейки пришли пятнадцать парней и девушек — почти все утемисты Нимы. Были среди них и костлявые, всегда улыбающиеся сыновья Ромулуса Пашка — Ромулус и Ион. Они молчали, время от времени переглядываясь и довольно усмехаясь. Они знали, что их позвали потому, что есть дело, а где есть дело, там они и нужны. Илисие Георгишор горячо говорил Никулае Томуце:

— Танцевальный кружок будет? Здорово! Меня хлебом не корми, дай поплясать. Если в субботу не потанцую, всю неделю как больной хожу. А теперь не нужно будет каждую субботу в Кэрпиниш таскаться.

Никулае Томуца серьезно поддакивал, признавая, что страсть к танцам стройного маленького Илисие вполне понятна. Сыновья Пашка улыбались, подталкивая друг друга локтями: уж этот уж, мол, «Фырцуг». Так прозвали его отца, Илие Георгишора. Он служил в гусарах в Вене и привез оттуда одно-единственное слово — «фырцуг», которое всегда выкрикивал, когда был пьян или ругался, хотя сам не знал, что оно означает. Со временем люди так и стали его называть, чтобы отличить от другого Илие Георгишора, дом которого стоял на Дупэтэу. Ох уж этот Фырцуг! Ну а им-то самим танцы ни к чему. Вот флуер… Флуер — другое дело. Это им по сердцу. Может, в клубе и на флуере будут учить играть. Отец-то их, Ромулус, кого хочешь мог бы научить.

В углу сгрудились девушки. Больше всех шумели три старшие дочери Якова Кукуета, маленькие и говорливые, словно воробьи. Самая старшая, Ирина, что была влюблена в Илисие Георгишора, болтала меньше других, пользуясь минуткой до начала собрания, чтобы исподтишка высмотреть своего милого, затерявшегося среди белых рубах и серых суманов… Увидев его, она покраснела от счастья.

На Симиона Пантю, который только два дня назад вернулся домой и был вроде как человек новый, наседали парни, удивляясь, как он вырос да как поправился, и дотошно выспрашивали про военную службу.

— Хорошо, — отвечал он как можно суровее, немного смущенный таким вниманием и заботой. — Не то что раньше — с бранью да колотушками. Ругать и бить запрещено. Нужно разъяснять, обучать, повышать уровень.

— Ишь ты!

— Теперь, если у тебя голова на плечах и ты парень правильный, можешь стать и офицером.

— Да ну?! Офицером?

— Пантелимона Сэрмэтяну из Кэрпиниша знаете? Так его послали в офицерскую школу. И Саса Гури, что был батраком у Нэдлага и сообщил о его делах профсоюзу…

— Ага… это тот, у которого ни отца, ни матери…

— Он самый…

Раскрасневшийся Симион Пантя рассказывал, все поглядывая в сторону девушек, ожидая, что вот-вот появится Фируца, нежно улыбнется и черные глаза ее заблестят от радости. Уже два дня, с той самой минуты, как он вернулся, Пантя искал ее и никак не мог с ней повстречаться.