Владимир Шкаликов - Пища дикарей

Прорыв был ужасный. Регулярная армия его ждала и приготовилась. Какой-то офицер получил от наших хорошие деньги за предательство, но обманул: показал дорогу прямо на минное поле. У меня там было много работы. Но отряд прорвался, хоть и оставил на поле две сотни трупов. Было начало марта, снег почти весь растаял, но в ущелье кое-где ещё лежал. И ночи были холодные. Погода всё время стояла облачная, с сильным ветром. Такую выбрали специально, чтобы армия не могла применить вертолёты. По ущелью шли хорошо. Потом разведка напоролась на заслон. Наши думали, что там обычные погранцы — до границы было уже недалеко. Но потом выяснилось, что это рота десантников. Их командир по радио отклонил наше предложение пропустить отряд и открытым текстом вызвал подкрепление. Ждать было некогда, обходить — некуда, пошли в лобовую. Аслан вручил мне снайперскую винтовку и сказал: «Ты всегда стреляла лучше всех. Полечи гяуров разрывными. Это будет и за отца, и за Руслана». И отдал мне оба моих паспорта и деньги. Я поняла, что этот бой — последний.

Десантники дрались храбро и умело. Наши заваливали их своими телами. Все понимали, что вертолёты прилетят при малейшей возможности, тогда нам конец. Даже без вертолётов нам было горячо: русский командир неплохо корректировал огонь своей артиллерии. Приходилось непрерывно перемещаться, а в горах это утомительно, особенно с грузом на спине и в руках.

В начале похода я ещё была студенткой, врачом, помнила о друзьях и о Гиппократе. Но когда получила винтовку, волчья кровь застучала: «Выжить!» И я стреляла метко. Когда-то кто-то умный сказал, что первый убитый тобою человек — это страшное потрясение на всю жизнь. Если бы я его встретила, я бы спросила: «А сам ты убивал?» В бою нет потрясений. В бою живёшь, пока успеваешь, потрясаться некогда.

Но и в нас стреляли метко. Один ствол попадал особенно хорошо и всё время перемещался. Он бил только одиночными и не мазал ни разу. Явно снайпер. Я всё время пыталась его достать, но он работал профессионально. И он в меня стрелял, но я не зря каждое лето проводила в горных лагерях вместе с братьями и отцом.

Когда русских осталось всего ничего, я подловила их снайпера при смене позиции. Пока он летел в реку с крутого обрыва, я успела попасть в него ещё раз. Мне с детства нравилась пулевая охота на летающих.

И вот тут что-то со мной случилось. Почувствовала, что не могу больше стрелять. Странно: вспомнила Лермонтова: «Черкесы гибнут, враг повсюду». За спинами гибнущих чеченцев прорываются из России в Грузию какие-то арабы, прибалты, украинцы, даже негры, а я среди них — кто? Я с ними — почему? Я родину защищаю — для них? А от кого? От этого русского снайпера, который защищает эту же родину — для кого? Для них? Получила за смерть доллары, не рубли — от кого? Нашу нефть — через Грузию — кому? Во мне проснулась русская студентка. Чеченка по крови, украинка по паспорту, врач по милости божьей.

Сама удивляюсь, что в бою можно так думать. Но я думала всего секунду. А бой уже кончился. Началось уничтожение. Потом я узнала, что это погибающий командир десантников вызвал огонь на себя. Кругом заревело, зашипело, уши мне заложило, задрожали воздух и земля. Человек не может в такое время думать. Только кое-что чувствовать. И через чувства понять всё, до чего не мог дойти умом. Я сразу всё поняла. Протёрла винтовку тряпочкой, положила её на землю и ушла. Мне было всё равно, убьют, искалечат, сожгут. Но даже не задело. Я слыхала, что есть такие люди. Заговорённые. До десятка на полк. Или на дивизию, не помню точно. Впрочем, всё, наверно, проще. Пушки и «град» били через мою голову, по линии соприкосновения, а я-то стреляла, так сказать, из тыла наступающих. Я и арабу одному башку разнесла, который ко мне до этого приставал.

Я шла почти налегке. Только немного продуктов, нож и чей-то пистолет.

На вторые сутки нашла базу Аслана. Он был уже там, один, здоровёхонек. Сказал мне: «Вовремя пришла. Теперь начнётся самая работа. Против больших войск у них средства есть. А с малыми — вон, даже янки в пустыне не справляются. Теперь наша главная сила — шахиды».

Я всё поняла. Институт мне больше не светит. За отца и брата он намерен отдать и мою жизнь. Но больше — за доллары. Он всегда был жаден до денег и власти. Он, наконец — единственный мужчина в семье. Старший. Попробуй ослушаться. Но я устала так, как не уставала никогда. У меня даже язык не ворочался, даже мысли не хотели шевелиться. Я одного хотела — упасть и уснуть.