Дмитрий Горчев - ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Человечество! Никогда больше не пей абсент стаканами!

До свидания.

Страшное что-то происходит в мире.

По телевидению только что показали рекламу Мыла Для Пизды. Строго предупредили, что ничего другого этим мылом мыть ни в коем случае нельзя, а то они ни за что не отвечают. Ну и где же тот мудачок, который все время хотел побрызгаться женским дезодорантом?

Еще вчера показывали женщину-у-которой-всегда-менструация.

Вот она идет по пляжу и на ней специальная Прокладка Для Бикини. Вот настала осень, и женщина идет во всем чорном и на ней поэтому Чорная Прокладка. А там и зима уже стучит в ворота и нужно думать о том, что надо покупать теплые Стеганые Прокладки.

И женщина не сказать чтобы уродливая — вполне так себе симпатичная, могла бы мужа иметь и детей, а вот такая ей выпала судьба.

Всё больше и больше на свете навсегда забытых нами людей.

Помните Кашпировского? А Чумака? А ведь Чумак был очень Пиздатый — он молчал и от этого заряжались банки с водой. Сейчас кто умеет так молчать?

А Горбачёва зачем забыли? Кто сейчас помнит Горбачёва кроме седенького пародиста в пыльном зале с полсотней состарившихся вместе с ним зрителей?

А ведь он же не умер, он ворочается в своей одинокой вдовьей квартирке на четвертом этаже. Встает, шаркает тапочками — идет на кухню. Долго бессмысленно смотрит внутрь холодильника, достает бутылку коньяка арарат, которого на самом деле давно уже нет в природе, и наливает в пыльную рюмочку. Потом зажигает настольную лампу и шелестит никому уже не интересными секретными документами про членов политбюро Зайкова, Русакова, Пельше и Подгорного. И желтеют в шкафу белые рубашки, накупленные Раисой Максимовной впрок на все пятьдесят лет счастливого генсечества. Белые рубашки — они же как жемчуг, их носить надо на живом теле. А куда носить?

И вообще, зачем всё это было? Стоял бы сейчас на мавзолее в каракулевой папахе и говорил бы речи одновременно по всем четырем каналам телевидения, и ничего бы не было: ни девятнадцатого августа, ни одиннадцатого сентября, ни подлодки Курск, ни Шамиля Басаева, ни писателя Сорокина — ничего. А вместо них узбекские хлопкоробы и казахские овцеводы и грузинские чаеводы — все-все пели бы и плясали в кремлевском дворце съездов.

И снова вздыхает Михал Сергеевич, и гасит свет и прячет бледные свои стариковские ноги под холодное, никем не нагретое одеяло.

Да нет, Михал Сергеич, всё хорошо. И все вас любят. И больше всех вас любят наши женщины. За прокладки любят, за тампаксы и за памперсы. Они просто уже забыли как подтыкаются ватой и как стирают пелёнки. Они не помнят как скачет по ванной стиральная машина Эврика-полуавтомат, как пахнут духи рижская сирень и мужчина, употребивший одеколон саша наружно и вовнутрь. Они вообще никогда ничего не помнят.

Зато они стали с тех пор все очень Прекрасные. Они теперь пахнут так, что просто охуеть и одеты во что-то такое, чего никогда раньше не бывало. У них что-то всё время звенит из сумочек, и даже в метро на каждом эскалаторе мимо обязательно проедет штук десять таких, что непонятно зачем они сюда попали, а поверху и вовсе ездят в автомобилях с непрозрачными стёклами женщины такой невиданной красоты, что их вообще нельзя показывать человечеству, потому что если человечество их один раз увидит, то сразу затоскует навеки — будет человечество сидеть на обочине дороги, плакать и дрочить, как известный художник Бреннер, плакать и дрочить.

Так что всё не зря, и нихуя ваш Маркс не понимал для чего всё на этом свете происходит. А мы понимаем.

Спокойной ночи.

Петербуржская милиция наконец спохватилась и решила посадить меня в кутузку.

Ангел мой хранитель требовал конечно чтобы я поймал тачку, но меня задавила жаба менять тысячу рублей, тем более что метро было еще вполне открытое. А там значит уже стоит милиция, день кончается а у нее еще вся ночь впереди и хочется ей тоже выпить напитков. А тут я иду очень целеустремленно прямо в сторону эскалатора, и если меня не остановить, то точно остановит какой-нибудь негодяй, потому что такого человека не остановить нельзя.

Но в этот раз милиция сильно просчиталась потому что с прошлого раза когда она меня останавливала я уже научился без церемоний сразу доставать корки члена союза писателей и литфонда и трясти у нее под носом — да вы вообще понимаете, КОГО останавливаете? Что пишете? — спросила интеллигентная петербуржская милиция, ощупывая меня со всех сторон. «Прозу — сказал я, — очень короткую прозу. В основном про милицию». «А зачем так напились, Дмитрий Анатольевич?» — поинтересовалась милиция, запирая меня в обезьянник. «Для сбора жизненного материала» сказал я, закинул ногу на ногу, достал мобилу и стал вспоминать где у нее кнопки. «Э! Э! Куда?» — заволновалась милиция и стала отпирать обезьянник. «Куда-куда, — сказал я грубо, — В союз писателей. В литфонд».