Дмитрий Горчев - ЖЖ Дмитрия Горчева (2001–2004)

Одно в таком Пиздеце приятно: он большой, а мы мелкие. Если он с первого раза не попал, то пока он вокруг Африки развернется, мы уже бороду сбрили, зубов навставляли, два раза женились да и окочурились от естественных причин, извините уж.

Я вот так думаю что на этом свете есть три-четыре вещи, не больше.

Безусловно есть Любовь, я верю в Любовь.

Кроме того есть еще Ненависть, Смерть и Жизнь.

В Добро и Зло я не верю, ну это ладно.

А все остальное: Электричество, Интертекстуальность, Индекс Доуджонса и Паровое Отопление они непонятно зачем придумали, лишнее это, ни к чему, сильно мешает.

Горе, горе. Осень. Я макаю усы в пену, думаю: а успеют ли убрать яровые? А озимые высадить?

Раньше я очень любил читать в газете целиноградская правда про ход уборки зерновых: в макинском районе еще косить и валковать, а в алексеевском уже почти все пожали. Сейчас такого уже негде прочитать.

Голубь-невермор на балконе остепенился: завел себе постоянных блядей, серут теперь в шесть жоп, половичок, вывешенный в июле для просушки занесло сугробами серо-белого говна. Я кидаю в блядей пустыми молочными пакетами через форточку, бляди смотрят на меня сквозь стекло с недоумением: а это еще кто? Лениво отходят в сторону. Невермор разъел морду совсем уже невозможную, на окружающее не реагирует, скучно ему.

Надо покупать Кальсоны с начесом. Раньше хорошие Кальсоны пошивала китайская фабрика дружба, а сейчас кругом только тайваньские подделки, неноские и маркие, дрянь а не Кальсоны.

Курточка в клеточку куда-то запропастилась. Я эту курточку купил пять лет назад на китайском рынке в Алма-Ате за четырнадцать тенге, что на доллары это тогда выходило центов тридцать, а она все как новая была. Наверное в стиральной машинке затонула, надо бы туда порошка засыпать и включить, может чего полезного всплывет.

При самом входе в дом ЖЖ-юзера sapастоит пятидесятилитровая фляга, в какие доярки сливают надоенное молоко. Только в этой фляге вместо молока налит Коньяк-хенеси. К ней прикреплена поллитровая алюминиевая кружка на цепочке, и каждый гость должен зачерпнуть из фляги Коньяку-хенеси по самый ободок и выпить одним махом.

Если какой-то гость кружку не допьет или от коньяка сморщится, то такого гостя в дом конечно пустят, но усадят в кухне на колченогую табуретку и будут по столу пальцами барабанить: А вот удивительно, скажут, почему это в Санкт-Петербурге метро на час раньше чем в Москве закрывают, а? Да и мосты скоро разведут, успеете ли?

Если же гость выпьет кружку до последней капли, крякнет, усы вытрет: благодарствуйте, хозяева! то такому гостю тут же поднесут соленый огурец на вилке, усадят на самое лучшее место в доме и будут петь ему и плясать. И такой гость может что угодно делать: ногу на ногу закидывать, на пол плевать, и никто ему ни слова на это не скажет.

А потом проводят такого гостя с почетом до самого метро и будут махать ему вслед фуражкой, пока не увезет его эскалатор в черную глубину, где дует ледяной ветер из туннелей, и старухи в шерстяных носках возят туда-сюда тележки набитые тряпками и огрызками.

Когда-то по молодости снимал я комнату за пятнадцать рублей у одной старухи.

Это была всем старухам старуха: к шести часам утра она уже Богу помолилась, два раза соседям через забор плюнула, что-то протухшее в сковороде разогрела и какую-то кислятину из одной бочки в другую перелила. Потом схватила тачку и неизвестно куда с ней поскакала. Когда я вставал и шел в нужник на огороде, она уже из этой тачки разгружала в сарай Сокровища: моток проволоки, сиденье от унитаза, младенческий красный ботинок и другие необходимые в хозяйстве предметы. Самое ценное она конечно в сарае не хранила, потому что ясно же что соседи придут ночью с ломиком и замок сковырнут. Настоящие Сокровища она складывала к себе под матрас, поэтому она на него без табуретки даже не могла взобраться.

Рассказывали что у одной такой же старухи, когда она наконец преставилась, нашли под матрасом семьдесят тысяч рублевками и трешками. Нынешнее поколение уже не знает, какие это тогда были невообразимые деньги. Их нормальному человеку даже и потратить-то не на что было.

Да. А еще та старуха, у которой я жил, не сидела и не молчала ни одной секунды: она все время чем-то лязгала, шипела, скрипела, что-то скоблила, бубнела, да и что ж это делается, и куда это годится, и до каких это пор, когда ж наконец я помру, да кто ж меня в гроб положит, все по ветру пустят. И терла, терла своей страшной тряпкой, от чего все вокруг было липким, скользким и жирным.