Тайари Джонс - Брак по-американски [litres]

Да, мне было больно, но я придумал, как не чувствовать боли, и думал о нас с Селестией, как нам казалось, что мы сможем пережить эту бурю. Мы верили, что сможем все проговорить, рассчитать способ выхода. Но кто-то должен был заплатить за то, что случилось с Роем, как Рой заплатил за то, что случилось с этой женщиной. Кто-то всегда платит. На пуле нет ничьих имен, как говорится. Думаю, то же применимо и к мести. Возможно, даже к любви. Она просто существует, случайная и смертельная, как торнадо.

Порой я сама себя не вполне понимаю. От сцепившихся Роя и Андре исходила энергия мужской раздевалки: жестокость и соперничество. Они сказали мне уйти, и я ушла. Почему? Боялась ли я стать свидетельницей? Я не покорная натура, но в тот сочельник я делала то, что мне говорили. Они, наверное, сцепились друг с другом, как только за мной закрылась дверь. Когда я подошла к окну – выглядывая из-за занавески, как глупая южная красавица, – Рой с Андре уже катались по сухому газону в клубке ног и рук. Я смотрела на них несколько секунд, но, сколько бы это ни длилось, это уже длилось слишком долго. Когда Рой одержал верх, пригвоздил Андре к земле и, оседлав, обрушил на него кулаки-крылья ветряной мельницы и гнев, я открыла окно. Кружевная занавеска, висевшая на тонком карнизе, поднялась в воздух и закрыла мне лицо, как вуаль. Я крикнула ветру их имена, но они либо не захотели, либо не смогли услышать меня. Удовлетворенное и старательное ворчание накладывалось на стоны боли и унижения. Этот шум долетел до моего окна, заставив меня выбежать наружу, чтобы спасти их обоих. Спотыкаясь и дрожа, я добралась до лужайки.

– 17 ноября! – крикнула я, надеясь, что память дойдет до него. Он действительно замер, но только для того, чтобы с отвращением покачать головой.

– Слишком поздно, Джорджия. У нас с тобой больше нет волшебных слов.

У меня не оставалось выбора. Я достала из кармана телефон и навела его на них, как пистолет.

– Я вызываю полицию!

Застигнутый врасплох моей угрозой, Рой замер.

– Ты правда позвонишь? Позвонишь ведь, правда?

– Ты меня вынуждаешь, – сказала я, борясь с дрожью. – Слезь с него.

– Да мне наплевать. Звони им. Пошла ты в жопу. Пошел ты в жопу, Андре. И полиция пошла в жопу.

Андре попробовал освободиться, но Рой, будто пытаясь подчеркнуть свои слова, нанес ему скупой удар. Андре закрыл глаза, но не застонал.

– Пожалуйста, Рой, – сказала я. – Пожалуйста, пожалуйста, не вынуждай меня вызывать полицию.

– Да вызывай, – сказал Рой. – Разве не видно, что мне плевать? Вызывай. Отправь меня назад. Здесь меня ничего не ждет. Отправляй меня назад.

– Нет, – сумел проговорить Андре. Его зрачки, темные и широкие, теснили светлую радужку. – Селестия, нельзя отправлять его назад. Не после всего, что было.

– Ну, давай, – сказал Рой.

– Селестия, – голос Андре звучал твердо, но отдаленно, как звонок из-за океана. – Положи телефон. Сейчас.

Согнув колени, я аккуратно положила телефон на траву, будто сдавала оружие. Рой отпустил Андре, и тот поднялся, но только на колени, замерев, как приспущенный флаг. Я подбежала к нему, но он отослал меня прочь.

– Я в порядке, Селестия, – сказал он, хотя это было не так. Щепки висели на его одежде, как клещи.

– Дай я посмотрю, что с твоим глазом.

– Селестия, встань, – сказал он мягко. Его зубы окрасились в розовый.

Я не вызвала полицию, но они все равно приехали, мигая синими огнями, но не включая сирену. Полицейские, черная женщина и белый мужчина, своим видом показывали, что работают в сочельник не по своей воле. Я гадала, о чем они думали, разглядывая нас. Двое мужчин в синяках и в крови, а я оделась под праздничное настроение, стояла целая и невредимая. Я казалась себе матерью новорожденной двойни, бегая от одного мужчины к другому, пытаясь удостовериться, что ни один из них не забыт, что каждому досталась частица меня.

– Мэм, – спросила женщина-полицейский. – У вас все хорошо?

В последний раз настолько близко рядом с полицейским я находилась той ночью в «Сосновом лесу», когда меня выдернули из постели. Мою мышечную память лихорадило, пока я теребила шрам под подбородком. Несмотря на декабрьский холод, я ощущала призрачную жару той августовской ночи. Держа нас с Роем на прицеле, полицейские приказали нам не двигаться и не разговаривать, но мой муж все равно ко мне потянулся, сплетя наши пальцы вместе на одну отчаянную секунду, прежде чем коп разъединил их своим черным ботинком.