Вигдис Йорт - Песня учителя [litres]

Почему она настояла на встрече возле реки, а не пригласила его домой? Зачем она рисовалась перед ним, незаконно распивая в общественном месте вино? Что она с таким упорством защищала? Откуда в ней столько мнительности? Не лучше ли было бы с радостью ждать грядущих открытий Таге Баста, не мешать ему и не прятаться? Если он обнаружит что-то неожиданное, узнать об этом – в ее же интересах. «Мне нечего скрывать», – сказала она себе, но не убедила. Что скрывать у нее было, но спрятано так хорошо, что Лотта сама не знала, что это такое. Ну что ж, ладно, она будет с открытым сердцем ждать грядущих разоблачений – возможно, правдивых.

Она налила бокал красного вина и уселась перед камином. Камин она тоже разожгла. Температура на улице не опускалась ниже нулевой отметки, дома холодно не было, но огонь успокаивал ее. А еще, разумеется, вино. Муками совести она не терзалась – почему бы ей и не выпить пару бокалов? Она не из тех, кто склонен пропить собственный дом. О таких она и думать не желает.

На следующий день Лотта шла по улице Бломаннгата, перед этим побывав в обувной мастерской: днем ранее, пытаясь посмотреть на свою обувь иными глазами, Лотта обнаружила, что в одной из ее любимых туфель спереди слегка отклеилась подметка.

Когда Лотта проходила мимо алкогольного магазина, ее окликнули по имени. В подворотне стоял, расплывшись в улыбке, ее знакомый бомж, как обычно, в приспущенных штанах и с бутылкой «Рингнеса» в кармане куртки. Увидев Лотту, он искренне обрадовался, протянул ей замызганную пятидесятикроновую банкноту и попросил ему помочь. Так, значит, он отирается возле алкогольного магазина в надежде, что кто-нибудь из прохожих купит ему выпивки. Может, студенты Школы искусств отличались в этом отношении полезной сговорчивостью? Лотта кивнула, развернулась и направилась к магазину. Эта сцена не укрылась от глаз какой-то незнакомой женщины – та остановилась и проводила Лотту взглядом.

Лотта купила пол-литровую бутыль настойки «Гаммель данск» и пакет, положила бутылку в него и вышла на улицу. Она заметила, что женщина по-прежнему стоит и наблюдает за ней. Она явно хотела удостовериться, что Лотта совершает нечто в ее глазах отвратительное, а может, откровенно противозаконное. Ну да, покупает выпивку бездомному алкашу. Лотте стало неприятно, но она решительно прошагала к бомжу и, не удостоив оскорбленную дамочку и взглядом, отдала бомжу пакет. К тому же, откуда бы дамочке знать, что в пакете. Может, бутылка безалкогольного вина, ха-ха! Лотта улыбнулась – она прекрасно осознавала, что делает. Или как?

Бомж несказанно обрадовался. Лотта спросила, как его зовут, но ей тотчас же показалось, будто она разговаривает с ним как с ребенком. А как тебя зовут, дружок? Нет, это вышло случайно. «Как вас зовут?» – спросила она совершенно другим тоном, теперь вопрос звучал так, словно она сотрудница биржи труда, но бомжа, похоже, это не тревожило – уж очень он обрадовался бутылке. Он ответил, что зовут его Ингемунд, впрочем, это Лотта и так знала. Она сказала, что ей пора, у нее встреча, и это была чистая правда. Дамочка по-прежнему смотрела на нее, но уверенности у нее поубавилось – видно, ее сбила с толку безмятежность Лотты. Да, это Лотта запомнит. Она спасла Ингемунду день. Не жизнь, конечно, но спасать жизни в ее задачи не входит. А что же тогда входит в ее задачи? И что еще она может сделать? Пригласить его домой? Отправить в лечебницу для алкоголиков? Позвонить в Службу социальной поддержки населения? Особенно если учесть, что в корне менять собственную жизнь в его планы явно не входит. Ведь иначе-то он бы и сам обратился в Службу социальной поддержки? Или следовало просто пройти мимо? Тогда он простоял бы в подворотне еще дольше, готовый унизиться перед любым другим прохожим. Нет. Или как? Значит, она выбрала самое простое решение как для себя, так и для него? Как поступил бы Брехт? Ну разумеется, у него-то готового ответа нет, а Лотте нужен ответ – готовый и четкий! Какова ее задача – ее, обычного, но крепко стоящего на ногах гражданина общества? Лотта понимала, что должна сама это определить. В этом и заключалась сложность. Определить то, что считаешь собственной задачей, за что, по твоему мнению, несешь ответственность, защищать ее ради себя и других и жить в соответствии с ней. Положить конец утомительному самокопанию! Значит, вот в чем причина? Не ради других, не ради ближнего своего?

Таге Баст стоял возле главного входа. Настроения сниматься у Лотты не было. Она попыталась не обращать на камеру внимания, как не обращала внимания на оскорбленную дамочку. Она старалась настроиться на лекцию. Настраиваться на лекции она давно научилась. Возможно, в записи это будет видно, и на это интересно посмотреть, понаблюдать, как легкая взбудораженность после встречи с бомжом и высокомерной дамочкой сменяется на присущую лекторам сосредоточенность. «Хотя бы поэтому фильм должен получиться интересным», – думала она. Ох, да почему же ее так это волнует? Потому что… потому что она совершенно точно боится, что врет сама себе и что сейчас эта ложь станет очевидной? Не в том дело, что студенты и другие преподаватели сочтут фильм о ней скучным, нет. Лотта понимала, что боится. Безусловно, неприятно, когда тебя выставляют чересчур правильной и скучной, даже консервативной, однако по-настоящему Лотта боялась разглядеть в себе нечто такое, что не обойдется без последствий. Что ее самообман разоблачат, но не для других, а для самой Лотты. И ее страх уже сам по себе доказывает, что самообман этот существует. Так в чем же он заключается?