Аркан Карив - Однажды в Бишкеке

— Оошантип оокат кылабыз, — заканчивает тетенька.

— Вот так мы и ведем хозяйство, — переводит Нурайим.

Это была тема. А теперь — комментарий. По лужайке пятится Наташка, держа в руках ватманские листы с текстом, который наизусть я не запомню даже под пыткой. Рука об руку с Наташкой пятится Нурайим. Она следит за тем, чтобы мое произношение хотя бы отдаленно напоминало киргизское. Юппи с камерой принимает неестественные позы и постоянно орет. За нами плетется Влад и нудит, что овцу нужно сдать поварам на шашлык. Время от времени в кадр попадает лежащий на травке с бутылкой красненького мент Аркаша. Тогда Юппи вообще исходит на визг. И посреди всей этой команды шагаю я с овцой на поводке и произношу дидактические строки: Тулпар жŸгŸн оордобойт. «Своя ноша не тянет». Но лохматая дрянь не хочет идти рядом, она все время норовит вырваться из поводка. «Оошантип оокат кылабыз. Вот так мы и ведем хозяйство», — заканчиваю я мажорненько. И тут эта гадина делает прыжок, как будто она не овца из Бишкека, а кенгуру из Мельбурна, и, вырвавшись из постромков, устремляется прямо к дворцовой запретной зоне. Я за ней. И догнал было уже, и ухватил, но джаныбарихе удалось вырваться, расквасив мне при этом нос. Разгоряченный погоней, я размазал рукавом кровь по лицу и продолжил преследование. Раздались одиночные автоматные выстрелы, и запахло гарью — стреляли рядом. Я упал в траву. А овца, как последняя дура, припустила ко дворцу Кургашинова, прямо навстречу своей смерти. Такой нелепой! Впрочем, может ли быть у овцы другая?

Мне не хотелось оставлять ее там. Я поднялся на ноги и показал охранникам, что хочу ее забрать. Они махнули: валяй! Я дошел до овцы, взял ее и прижал к себе. Она была теплой. Шерсть, там, где ее не успела еще залить вязкая кровь, чувствовалась совсем живой, мягкой, пахучей.

Я донес ее до Максимкиной машины, завернул в свою рубаху, сказал Максу, чтобы похоронил где-нибудь, и пошел к себе в номер отмываться.

Юппи пришел топтаться рядом, чтобы сочувствовать. Из-за шума воды я слышал только обрывки: «…кровавое воскресенье, блин… аш-ка-ра… а если бы убили меня?.. придем к власти, публично казним…»

Я вышел из душа, Юппи торопливо протянул мне успокаивающий косяк и продолжил: «Мы поставим ей памятник на площади Ала-Too. Революционная овца, погибающая в прыжке».

— Нет, Юппи, — сказал я. — Эти люди не нуждаются в памятнике овце. В палитре их эмоций нет сочувствия к домашним животным. Для них домашние животные не питомцы, а пища. Я спрашивал у Нурайим, как будет «овечка», — так вот, никак не будет: «кой» — овца, и никаких нежностей. Кочевники, короче. Мы не можем их осуждать.

— Осуждать — нет, но расстреливать-то можем? — спросил Юппи с риторической надеждой.

За ужином, как только подали горячее, стало ясно, что Влад исполнил свои угрозы и, перехватив убиенную овечку у Макса, отдал ее поварам. Мы с Юппи, зажимая рты, одновременно выскочили из-за стола и бросились вон, но Юппи, выбегая из столовой, успел еще тоненько выкрикнуть: «Палач!» — и отвесить Владу звонкую пощечину.

Только что мир был теплым и уютным, но в одно мгновение стал жестким и колючим. Мгновение назад я любил так много, а сейчас не люблю ничего. Онтологический кризис наступает у меня моментально и всеобъемлюще. Но я умею с ним справляться. Достаточно побыть некоторое время без людей, в моем личном пространстве, наполненном воспоминаниями и фантазиями. Мое внутреннее зрение, мой нутряной слух, мое неликвидное богатство — к нему я сбегаю сейчас.

К весне мы были готовы. Под влиянием здравого смысла, которого так много было в Джейн и так мало во мне, первоначальный план сильно эволюционировал. Очень долго я упрямо держался за то, чтобы отравить воспитательницу Аллу Васильевну ядом цикуты. Этот яд прекрасно зарекомендовал себя на одном из величайших мыслителей человечества, и я был уверен, что приготовить его можно из какой-нибудь подножной травы типа подорожника. Я угадал. Яд цикуты — никакой не греческий изыск. Он изготавливается из корневища растения под названием вёх, которое в изобилии растет в заболоченной местности и вокруг водоемов. Я облазил, перемазавшись грязью, весь наш Зюзинский пруд и вёх нашел. Во всяком случае, точнее картинке из определителя лекарственных растений никакая другая флора не соответствовала. Сам яд — цикутоксин — был выделен Бэмом в 1875 году в виде светло-желтых маслянистых капель, однако я нигде не мог найти описание, каким методом Бэм его выделил. В справочнике говорилось, что 200 грамм вёха убивают корову. Но как, не вызывая подозрений, заставить Аллу Васильевну сжевать столько травы?