Мэрибет Мэйхью Уален - А вдруг это правда? [litres]

Что Кристофер расплакался из-за фейерверка, обернулось (сколь неловко ей ни было в тот момент) скрытым благословением. Когда она добралась домой, ее ждало голосовое сообщение. Если бы Ивретт вернулся с ней, он мог бы спросить, кто звонил или, что еще хуже, сам прослушал бы сообщение, не из подозрительности, а просто из любопытства. Незнакомый номер с кодом чужого города может вызвать вопросы. А она не была готова на них отвечать.

Она дважды прослушала его сообщение на голосовой почте – чисто профессиональный ответ на ее сообщение. Да, конечно, он ее помнит. Да, он все еще хотел бы поговорить с ней. Да, у него были некоторые мысли относительно вариантов. Она может звонить в любое время, и он желает ей хорошего празднования Четвертого июля.

У нее был хороший праздник Четвертого июля? Она прокрутила в голове весь день, кульминацией которого стало бегство из бассейна с кричащим мальчиком на руках, когда люди смотрели на нее, а не на фейерверк. Сам день, пришла к выводу она, не был ни плохим, ни хорошим. Такой же, как любой другой, еще одна бусинка на очень длинной нитке. Работа внесет в ее жизнь разнообразие, бросит ей вызов, расширит ее кругозор за пределы собственного двора. Она была хороша в том, что делала. У нее имелись друзья, с которыми можно было поболтать, уважение коллег. Оставалось только не обращать внимание на укол боли, который она испытывала при мысли о том, что весь день проведет вдали от сына.

Она решила уложить Кристофера спать без купания, уклонившись при этом от чувства вины. Он же побывал сегодня в воде – он уже достаточно чистый. Истерика совсем вымотала Кристофера, ему обязательно надо в кровать, пока он еще из-за чего-нибудь не сорвался. Она двигалась медленно и мягко, не зажигала яркий свет, не повышала голос, пока успокаивала и утихомиривала его. Временами он был такой взвинченный, совсем ей незнакомый, да и Ивретту тоже. Но все же она научилась находить к нему подход, быть его матерью. У нее это хорошо получалось. В основном.

Ей удалось заманить его в кровать без всякой истории: он так устал, что даже не попросил об этом. Она расправила на нем одеяло, напевая без слов ту же колыбельную, которую пела ему с той первой ночи в больнице, когда впервые осталась с ним наедине. Колыбельная сработала и тогда, и сейчас. Он закрыл глаза и блаженно задремал, пока она пела, оставив борьбу до следующего дня. Каждый раз, когда это случалось, Брайт испытывала облегчение.

Пройдя на кухню, она налила себе бокал вина. Потом, прихватив с собой радионяню, устроилась на задней веранде. В это время года деревья стояли, одетые листвой, которая закрывала ей вид на соседские дома. Зимой она могла заглянуть прямо на кухню к соседям. Потягивая вино, Брайт задумчиво прислушивалась к ночным звукам вокруг: цикады, лягушки и другие летние существа пели друг другу, создавая свою собственную музыку, симфонию природы.

Она допила один бокал, затем налила другой, заметив при этом, что фейерверк уже давно должен был закончиться. Интересно, что задержало Ивретта? Сердце у нее забилось быстрее при мысли о том, что Дженси была у бассейна. Дженси вернулась, и Ивретт хотел еще одного ребенка, а она думала о том, чтобы вернуться на работу, и позвонила Тренту Миллеру (она действительно сделала это!), и он перезвонил ей, да к тому же в выходной день. А теперь она сидела на улице и пила в одиночестве, гадая, где же ее муж. В животе у нее заурчало, но она не знала, то ли от нервов, то ли от картофельного салата матери Дженси, но теперь она была уверена, что просидела на жаре слишком долго. Она подумала, сколько же еды положила себе на тарелку – барбекю, арбуз и картофельный салат, – и пожалела об этом.

По дороге домой из бассейна она проехала мимо родительского дома, несмотря на поздний час, в окне ее старой спальни горел свет. Ей было интересно, чем занимается ее мать. После того как они с Ивреттом купили свой собственный дом по соседству, мать решила превратить ее старую спальню в мастерскую и позвала ее, чтобы забрать оттуда то, что ей бы захотелось оставить. Тогда Брайт была на позднем сроке беременности, но послушно приковыляла, неловко осела на пол, задаваясь вопросом, сможет ли вообще когда-нибудь снова встать. Ребенок должен был родиться через каких-то несколько недель, и любое занятие было хорошим способом отвлечься от бешеных мыслей, все больше мельтешащих у нее в голове по мере того, как приближались роды.

Оставшись одна, она достала из старого шкафа коробки с поздравительными открытками и письмами, которыми обменивались они с Дженси, перелистала ежегодники на полке, перечитывая то, что написал ей муж на странице, которую она зарезервировала только для него. Она смеялась над тем, насколько банальной была его записка, размышляла о том, как по уши была влюблена, а он решительно ничего не замечал. Она положила ежедневники на место и вытащила единственный блокнот на спирали, лежавший на полке рядом с ежегодниками – на самом видном месте, словно только и ждал, когда его обнаружат. Она посмотрела на обложку и понадеялась, что мать никогда ее не открывала. Там жирным черным шрифтом были написаны слова Ивретт Майкл Льюис и больше ничего.