Виктор Пасков - Баллада о Георге Хениге

— Много благодарен, пусть живет сто лет твоя злата мать и отец. Но бог заботится за стари Хениг, помилуй брат Антон, помилуй отец Йосиф и жена Боженка Хенигова.

— Почему же мы бедные, если он о нас заботится?

— Не бедни. Ти не беден.

— Бедный! И ты тоже бедный. И мой отец. Мать была богатая, но у них все национализировали, и теперь она тоже бедная.

— Не беден, — вздыхал Георг Хениг, — но мальки, инфант...

Я чуть не плакал от обиды.

— Я бедный! Во всем квартале нет никого беднее меня!

Тогда Георг Хениг вставал, волоча ноги, подходил ко мне, брал меня за плечо трясущейся рукой и заставлял опуститься на колени перед иконами.

Становился сам на колени рядом и шептал:

— Ти не беден! Я глаза видел, я знаю тебе! Может, квартал беден, но ти не беден. Цар! Цар Виктор, как цар Давид, цар Саул, цар Соломон... — И он называл незнакомые имена, среди которых я улавливал имена его жены Боженки, брата Антона, отца Йосифа, имена моего отца и моей матери, его собственное имя, — Георг Хениг молился за всех. — Говори: Аве Мария...

— Аве Мария...

— Грациа плена...

— Грациа плена...

...Я уходил, полный путаных представлений о боге, о божьей матери и их сыне, об их сложных взаимоотношениях, о моей бедности, а в ушах у меня звучал настойчивый голос: «Не беден! Ти цар!».

Какой царь? Почему царь?

Мне совершенно не хотелось быть царем.

— Мама, мы бедные? — спрашивал я, когда мы с отцом, вернувшись со спектакля, садились ужинать.

— Бедные. Ешь.

— Перестань болтать глупости! Мы не бедные. Ешь.

— Дедушка Георгий сказал, что я царь.

— Гениальный трубач и царь — не слишком ли много мне одной? Ешь.

— Не болтай глупости! Никакой ты не царь. Ешь.

— Он сказал, что есть бог. Бог женат на божьей матери, а она ему родила сына Исуса.

— Был бы на свете бог, мы не жили бы так... Ешь.

— Как?

— Так, как сейчас... Ешь...

— Нет никакого бога! Ни божьей матери! Ни Исуса! Все это выдумки!

— А зачем он меня обманывает?

— Он тебя не обманывает... Видишь ли, он очень стар. Старые люди считают, что бог есть. А на самом деле его нет.

— А вы когда станете старыми, тоже будете верить, что бог есть?

— Может, и будем верить, если нам больше ничего не останется...

— Хватит! Надоело! — кричал отец, отодвигая стоявшую перед ним тарелку. — Ешьте! Только некультурные люди разговаривают за столом.

Мать садилась за машинку. Отец, прикрыв газетой лампу, погружался в вычисления. В более темной половине лежал я, накрывшись одеялом с головой, и рассуждал: царь. Бог...

Думал, стоит ли ждать, покуда постарею, чтобы поверить в него? Не лучше ли поверить в него сегодня? Бог, Исус, Давид, Соломон, аве Мария, Антон, Йосиф, Манолчо, Фроса, Стамен, Вангел, Каин и Авель, Митко, Лили, Любка, Георг Хениг, Норде, бедный Реми, царь Виктор... о, как сложен мир!

— И он будет во всю стену? — шептала мать в темноте.

— Как ты захочешь...

— Весь белый?

— Белый... зеленый... синий... красный...

— Ты замечательный!.. Я хочу, чтобы справа был ящик для белья...

— Да-да, для белья...

— Большой, глубокий...

— Глубже не бывает...

— А что будет слева?

— Аптечка... а под ней — ящичек...

— А ниже?

— Ящичек... маленький такой.

— Я не хочу маленький! Хочу большой.

— Хорошо-хорошо, большой...

И из-за чего поругались бог и божья матерь, думал я, засыпая, что он то на земле, то на небе? Уж не просила ли она у него буфет, а он не мог его ни купить, ни сам сделать? В таком случае мой отец лучше бога. Они уже не ругаются, и он нас не бросит. Наверно, он пьяница, этот бог. Пьет и дерется, как Йорде! Самое лучшее было бы, если бы, когда он поднимался с земли на небо, то застрял бы на лестнице, ведущей в небо, и никто бы его оттуда не вытаскивал. Скажу дедушке Георгию, чтобы он в него не верил. Но ведь он старенький, а старые люди должны верить. Ну, конечно же... Разве я не ношу ему каждый день еду? Пусть верит, покуда жив, что будет есть три раза в день.

Рубанок в руках отца свистел, шипел. С дерева спадала кожица за кожицей, и под конец показывалась розовая, как детское тельце, сердцевина. Довольный отец проводил рукой по гладкой поверхности и удовлетворенно кивал. В углу выстраивались доска за доской, большие и маленькие, тонкие и толстые, от них исходил сильный чистый запах. Отец размашистым жестом вытаскивал торчавший за ухом карандаш и проставлял номера. Порядок был известен ему одному.

На полу валялись только что состриженные тонкие, спиралевидные русые кудри дерева. Он зажимал похудевшую доску тисками и разглаживал ее шероховатости. Раздавался звук, похожий на визг. Опилки сыпались, как перхоть.