Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

Даниил.

Оставив Машку в палате, я пошел в кабинет Лаврушина. Мы с ним давно и хорошо знакомы, еще со времен интернатуры. Просто я остался общим хирургом, а Пашка прошел специализацию по онкологии, защитил кандидатскую, преподает в мединституте. Каждому свое – меня никогда не тянуло в науку, я люблю практику. Наглядный результат, а не призрачное будущее. Но это к делу не относится.

Лаврушин курил, открыв окно, на столе стояла чашка кофе, над которой поднимался тонкий дымок.

– Ты ко мне? – удивился Пашка, и я кивнул.

– К тебе. Я насчет Смирновой узнать хотел.

Брови Лаврушина поползли вверх, глаза округлились. Я сообразил, что он никак не связывал нас с Машкой в единое целое, а мой дневной звонок с просьбой подъехать расценил как необходимость проконсультировать меня лично или кого-то из моих знакомых.

– А ты с какого бока? – удивился он, и мне пришлось напомнить нашу с Машкой версию, чтобы не давать повод для слухов:

– Я с ее мужем знаком, говорил же тебе. Ну, вот он и просил узнать.

– А-а! – протянул Пашка. – Ну, садись, пообщаемся.

Я опустился на диван, расстегнул куртку. Лаврушин помолчал немного, словно прикидывая в уме, что можно мне сказать, а что лучше скрыть. Я ждал – а что еще оставалось?

– В общем, так, Даниил Владимирович. Дело обстоит примерно следующим образом – оперировать ее нужно срочно, потом «химия» и все дела. Метастазы пошли в правое легкое, там тоже нужно убирать. Пока один очаг, его лучше удалить. Если бы Машка не упиралась рогом год назад, до этого и не дошло бы. Если можешь как-то повлиять, буду очень признателен.

Вывалив все это, Пашка снова потянулся к сигаретам. Я молчал. Это было так страшно, что даже я, хирург с неплохой практикой, пребывал в шоке. Одно дело говорить подобное чужим людям, и совсем другое – слышать о своем любимом человеке, о женщине, без которой уже и жизни не представляешь. О Машке, перед которой я до сих пор чувствовал вину за то свое предательство.

– Я тебе еще одно скажу, – вмешался в мои размышления голос Лаврушина. – Она беременна, Данька, и это может иметь как позитивные, так и совершенно негативные последствия. Беременность может остановить развитие опухоли, но только в очень редких случаях. В девяноста процентах же она только ускорит процесс… Ты поговорил бы с мужем – надо решать, пока еще можно аборт сделать…

Ну, это вообще прозвучало громом среди ясного неба… Беременна… и, скорее всего – от меня, потому что с Артемом они уже давно не живут вместе… О, черт, ну, почему именно сейчас?! Почему то, чего я хотел больше всего на свете, произошло именно сейчас, когда нельзя?! Я даже застонал от почти физической боли, вцепившись руками в волосы.

– Ты чего? – удивился Пашка, наблюдая за мной с недоумением.

Разумеется, я не мог объяснить – чего… Поднявшись с дивана, я пробормотал что-то невнятное, кажется, слова благодарности и обещание поговорить с Машкиным мужем, попрощался и вышел из кабинета.

Очнулся я в больничном дворе, почувствовав легкий холод, достал сигарету, прикурил дрожащими руками. Что же мне теперь делать с этим? И почему Машка промолчала? Неужели не знает ничего? Умом я понимал, что риск очень велик – если Машка решится оставить ребенка, никто не поручится за последствия. Девяносто процентов, сказал Лаврушин…

Я прослонялся по городу до самого вечера, не зная, как быть. В том, что это мой ребенок, я почти не сомневался, и теперь нам вдвоем предстояло решать его судьбу. Кто знает, чем обернется его появление… Возможно, Машкина болезнь отступит, замрет на какое-то время, и можно будет после рождения ребенка сделать операцию. Но ведь возможен и другой вариант, думать о котором совершенно не хотелось… Почему она ничего мне не сказала? Зачем скрывает, почему? Эти вопросы не давали мне покоя, настойчиво крутились в голове, мешая думать о чем-то другом. И я решил поехать обратно в больницу, поговорить с Машкой.

…Она сидела в постели, поджав ноги, и читала. Я замер в дверях, глядя на перелистывающую страницы Машку. Снова все повторяется – она беременна, а я не могу решить, нужен ли нам этот ребенок. Правда, сейчас мои мысли вызваны беспокойством за ее здоровье, если не сказать – за жизнь. Машка подняла голову:

– Даня? Я думала, что ты уехал…

– А я и уехал. Потом вернулся, – я вошел в палату и присел на краешек Машкиной кровати. – Ты одна?

– Да, соседка внизу, с родственниками, – Машка поправила челку, отложила в сторону книгу и обхватила руками колени.