Марина Крамер - Удержи меня [СИ litres с оптимизированной обложкой]

– Потерпишь! Что за блажь еще? Рисует ребенок то, что ему нравится! Читает фэнтези, сморит фильмы, в компьютерные игры играет, там кругом такие чудища.

Пришлось смириться. Я не могла понять, почему до сих пор позволяю Даниилу командовать собой, разговаривать в приказном тоне, с пренебрежением. У меня почему-то не хватало духа возразить, попытаться хотя бы отстоять свое право на человеческое отношение. Может быть, дело было еще и в том, что я не была независима от мужа финансово – он оплачивал все, начиная от квартиры и заканчивая школой Максима. Я зарабатывала не слишком много, и мы всегда жили в основном на зарплату Даниила. Он много дежурил, плюс в последнее время освоил какую-то новую технологию операций, стал оказывать платные услуги. А я начала еще сильнее ощущать свою зависимость от него, то, что без него я не смогу решить даже элементарных вещей. Это было невыносимо, и выход я видела только один – поменять работу. Но как? Технологи-пищевики не нарасхват, я и в этот кондитерский цех устроилась с горем пополам, так что речи быть не могло о том, чтобы уволиться и начать искать другое место. Никакой поддержки больше мне ждать было неоткуда, родных нет, да и друзей – тоже. За годы, прожитые с Даниилом, я растеряла всех своих приятельниц – сначала хотела побольше времени проводить с мужем, потом – с сыном. А потом и подруги обзавелись семьями, им тоже стало не до меня и моих проблем.

– …Мама! Ну, что ты так долго? – оторвал меня от размышлений умоляющий голос сына. – Как нарочно!

– Все, идем, – я взяла сумку, протянула Максиму папку с рисунками. – Сам понесешь, я их боюсь.

Максим рассмеялся, зажал папку под мышкой и выскочил на площадку, нажал кнопку вызова лифта.

Директор «художки» с интересом разглядывал толстую пачку рисунков, раскладывал их зачем-то по стопкам, потом сунул дужку очков в рот и принялся рассматривать сидящего прямо перед ним Максима. Тот смутился, опустил глаза, а директор спросил:

– Парень, а ты только это рисуешь? Или что-то другое можешь?

– Могу, – решительно сказал Максим. – Дайте карандаш!

Директор немного опешил от такой реакции, но протянул ему карандаш и лист бумаги. Максим подумал пару секунд, потом решительно сжал карандаш в пальцах и принялся водить им по листу. Мне из угла кабинета не было видно, что именно рисует мой сын, но по сжатым губам и решительному взгляду я поняла, что он полон решимости убедить директора в своей пригодности для его учебного заведения. Буквально через пятнадцать минут Максим отложил карандаш и протянул директору рисунок. Тот внимательно посмотрел на лист бумаги, потом зачем-то перевел взгляд на меня.

– Что же… отлично! – проговорил он, глядя на Максима с каким-то даже уважением. – Это, конечно, против правил, но я беру тебя. Такие таланты под горкой не валяются.

Лицо моего ребенка осветилось радостной улыбкой, он не смог справиться с охватившим его чувством и бросился ко мне:

– Мама! Ты слышала?!

– Да, сынок, поздравляю!

Обговорив с директором условия, мы собрались уходить, и я вдруг решила посмотреть, что же именно нарисовал Максим. Выставив его из кабинета, я прикрыла дверь и подошла к столу:

– Можно…? – в моей руке оказался лист, с которого смотрела…я. Причем очень даже похожая.

Даниил.

Голос сына в телефонной трубке был взволнованным и радостным, Максим торопился выложить мне все – и как пришли, и что сказал директор школы, и как ему предложили нарисовать что-нибудь прямо там, в кабинете…

– И что ты нарисовал? – поинтересовался я, дотягиваясь до стоящей на столе чашки с чаем – было временное затишье, и я решил освежиться.

– Маму, – ответил сын. – Знаешь, получилось очень похоже, я тебе потом покажу.

Честно говоря, Оксанка в последнее время занимала мои мысли мало, меня все сильнее раздражала ее манера говорить, ее упрямство, да вообще вся она.

Так странно – ведь, когда мы поженились, я очень дорожил каждой минутой, проведенной с ней, старался уделять ей много внимания, настолько, как того позволяла моя работа. А теперь я даже по телефону не хочу разговаривать с женой, а уж видеть ее – и вовсе не хочу. Каких-то восемь лет прошло, и все так изменилось…

– Ты приедешь сегодня? – спросил Максим, и мне пришлось согласиться, чтобы не омрачать ребенку праздник по поводу приема в художественную школу.

На самом деле я собирался к Машке, завтра ее выписывают, нужно было поговорить с Лаврушиным, узнать, как и что. Сама Машка решительно отказалась обсуждать со мной свой диагноз и последующее лечение, просто категорически заявила: