Дмитрий Ахметшин - Пропавшие люди

Скрипит карандаш — Сургучев что-то деловито строчит в блокнот. Лиходеев улыбается — и три года назад, когда они познакомились, он таскал с собой блокнот и обгрызенный с одного конца карандаш. Песни, стихи, большей частью в стиле раннего Летова и Дягилевой, которые мало кто видел, да и по большей части никому кроме автора не интересные. Впрочем, автор сам не стремился к всеобщей славе. Раньше Арс часто любил шутить, что в день, когда наступит конец света, они сыграют концерт, и в этот день репертуар «Странных снов» будет целиком состоять из песен Сургучева.

Блокноты были всё время разные, чистые странички кончались там с чудовищной скоростью. А может быть, он их просто терял. Или подтирался ими в минуты печали, безденежья или отсутствия пригодной газеты.

— Серёг, у тебя нет такого чувства, что мы всё-таки потихоньку меняемся? Вот психологи говорят — твоя личность формируется только в процессе взросления. А в действительности ты как был рожей пять лет назад, так и остался. Мне тут подумалось, что мы, старики, всё же потихоньку меняемся. Конечно, тяжёлые, как пивные бочки, и ветер перемен нас не сразу сдвигает, но потихоньку-полегоньку начинает катить. То в одну сторону, то в другую. Что скажешь?

— Подожди, дай мне дописать.

Написанные корявым почерком слова складываются в строчки, а те — в куплеты. А может быть, в танка. Этот бородатый любитель чая не так прост, как кажется на первый взгляд. Лиходеев не может разобрать слов, да он и не пытается. Сургуч откладывает карандаш, морщится, как человек против своей воли втянутый в серьёзный разговор. Снимает очки.

— Что ты имеешь ввиду?

Лиходеев ухмыляется, катая на языке пошлую шутку.

— А я что имею…

Сургуч хохочет, хлопая по столу ладонью. Показывает гнилые зубы:

— Ладно, а теперь давай серьёзно.

— Я говорю, даже рыба может выброситься на берег. Погреться на песочке.

Сургучев смотрит на приятеля как на затесавшегося в клетку к волнистым попугайчикам воробья.

— Китаёзы вон любят рыбу. Хотя я не фанат их кухни.

У Лиходеева звонит телефон. Старенькая раскладушка верещит рингтоном, заглушая льющийся из колонок джаз. Он берёт трубку, слушает и отвечает:

— На репе.

Сургуч понимающе ухмыляется. Выбивает пальцами на краешке стола ритм.

— Сургучев пишет песни, я собираюсь сыграть. На чём? — Он стучит по столу вилкой с насаженной на неё креветкой. Косится на девушек. Одна из них пьёт мартини, другая болтает с барменом. — На клавишах чьего-нибудь сердца, например. Ты нашла Немилова? Нет? Ну, на меня-то зачем орать? Как мы будем репетировать без вокалиста и гитары?.. Да засунь ты знаешь куда этот свой минус!

Он захлопывает телефон. Морщится, как от зубной боли, на лбу собираются складки.

— Второй раз подряд не приходить на репетицию — это вполне в его стиле. Непредсказуемо и глупо.

Некоторое время они с Сургучевым смотрят друг на друга.

— Я мог бы потратить своё время с большей пользой, — начинает Лиходеев. Он хмурится, вертит в руках стакан.

Сургучев утирается салфеткой. Смотрит в окно, где за лабиринтом жилых кварталов и гаражным массивом укрылась репетиционная база. Очень удобно, всего десять минут ходьбы.

— Пошёл я, в общем, домой. Такие заведеница немного не в моём вкусе, а Арса ждать смысла уже нет.

Вставая, он прячет в могучей ладони чашку, запихивает в карман. Подмигивает товарищу:

— Интересно, будешь звать охрану?

— Не хочешь ей подработать? — парирует Лиходеев. — Я слышал, здесь набирают неотесанных бородатых неандертальцев. Не забудь, после завтра следующая репетиция.

Сургучев кивает, водружает на нос очки и начинает, раздвигая мебель и шумно пыхтя, пробираться к выходу.

Кирилл раз за разом слушает диск. Наушники-вкладыши впитали тепло тела и, казалось, стали его частью, этакими футуристическими имплантатами. Что бы там сказали на эту тему древние греки?.. Могли, например, обозвать Кирилла Homo Musician…

Плеер журчит, воспроизводя треки, загнанные в клещи дорожек. Иные длятся с десяток секунд, другие по пятнадцать минут. Всего один голос, редко с простеньким музыкальным сопровождением — гитара или рояль, но чаще вовсе без него. Голос своеобразный, слегка гортанный, немного вяжущий, но очень нежный и мелодичный. Оставляет на языке вкус персика и хурмы.

Вот она поёт, а вот весело болтает с кем-то за пределами слышимости. На этих диалогах Кирилл, сам того не желая, заостряет внимание, цепляется сознанием за каждую интонацию, за каждое изменение в голосе.