Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Иногда чужого чувствуешь более близким, чем своих родных. Тебе это незнакомо?

– Вот эти слова могла бы сказать моя мама. – Я с сарказмом улыбаюсь.

Жоэль смеется:

– Вот видишь!

– Она никогда не могла усидеть дома. Ей там было слишком тяжело. А еще Берлин, строительство этой стены… Она рвалась прочь из этой затхлости, рвалась летать, встречать новых людей. Вот она и стала тем, кем тогда хотели стать все девочки. Бортпроводницей. Тогда это так называлось.

– А после того, как родилась ты?

– Она продолжила летать. Это было как раз по ней. На земле она долго не выдерживала. Ей было противно все, что тянуло вниз. Жила налегке. Она могла полететь в Нью-Йорк с одной ручной кладью. Запросто.

– Я всегда представляла ее себе красивой и стройной. У тебя нет с собой фото?

– Нет. Но да, она была очень привлекательна. Еда – это тоже было не про нее. Зато подруг море. Все стюардессы.

– А что говорила на этот счет ее мать?

– Конечно, ей это не нравилось. Профессия не для приличных девушек.

– И что, она была неприличной?

– Да уж оторвалась по полной. И с моим отцом она выдержала недолго. Бабушка никогда не могла ей этого простить, хотя и не любила моего отца. Она всегда говорила: «В жизни есть только одна большая любовь».

– Но ты ведь знала своего отца, не так ли?

– Да. Он был пилотом на Pan Am . Потом уехал обратно в Америку. Мы поддерживаем с ним связь, но я по нему не скучаю. Странно, правда?

– Твоя бабушка вышла замуж?

– Нет.

– А у нее были мужчины?

– Про это мне ничего не известно.

Жоэль удивлена.

– Знаешь, говоря, что в жизни есть только одна большая любовь, она и в самом деле так считала. Больше никаких мужчин, ты можешь полагаться только на себя. Этого она не говорила, но я и так понимала. Убежденность, что ничего не изменить. Ее любовь никак не проявлялась. От нее исходило только разочарование.

– И это отразилось на твоей матери.

– Нет, мама умела радоваться.

– Я имею в виду, убежденность, что на мужчин надежды нет.

Я молчу. Под таким углом я на это еще не смотрела. Моя мать всегда хотела быть непохожей на свою мать. Но и действительно, если так посмотреть, у нее хотя и было много мужчин, но, по сути, – ни одного. Всегда, как только доходило до серьезного, она сбегала.

Дверь распахивается. К нам выходит Патрис.

– А, вот ты где. Тебя потеряли. Ça va, Madame?

Его неожиданная вежливость забавляет Жоэль.

– Ça va, et vous? [90] А вы, все в порядке? ( фр. )

– Погода меня беспокоит.

Постояв в нерешительности, он поворачивается ко мне:

– Слушай, завтра, наверное, будет слишком ветрено. Мы пока не знаем. Если не будем нырять, то устроим небольшую экскурсию. Ты знаешь Фавиньяну?

– Остров? Нет.

– Это недалеко, и там очень красиво. Если хочешь, сплаваем туда на надувной лодке. На ней можно вплыть в пещеры. Там есть grotta dei sospiri. Природный орга́н, на котором играет ветер. И ты слышишь вздохи, будто там привидения.

– Только мы вдвоем?

– Мы и привидения. Но они не кусаются.

В его глазах я вижу озорной блеск прежнего шалопая. Меня разрывает на части. Бросаю уклончивое «может быть». Не подмигивающее «может быть», а вежливое «может быть», означающее «прости, нет». Патрис понимает мое послание и уходит обратно в ресторан. Я сержусь на себя за то, что не способна вылезть из своей скорлупы. Я рассудительная. Стойкая. Верная. Он – все наоборот. Сколько же еще во мне неживого, сколько дикого и безумного, о котором я ничего не знаю?

– В чем проблема? – спрашивает Жоэль с удивленной улыбкой.

– Не знаю. Патрис… у него в каждом порту по одной…

– И что? Маленькое приключение, почему бы нет.

– Я разучилась. У меня все еще такое чувство, будто я изменю Джанни. Ну не глупость ли?

– А ты ему хоть раз изменяла?

– Я? Никогда.

– А почему?

В ее голосе столько недоумения, будто она спрашивает: как, ты ни разу не пила воду?

– Это просто была бы не я.

– Кто это говорит, ты или твоя бабушка? – Она многозначительно улыбается.

– При чем здесь моя бабушка?

– Ну ты же только что рассказывала.

И тут до меня доходит. Что касается мужчин, я никогда не сравнивала себя с бабушкой, она отстояла от меня слишком далеко. А сравнивала с матерью. И всегда ставила себе целью все делать не так, как она. Не производить на свет дитя развода. Я тебя предупреждала, добром это не кончится, повторяла бабушка моей матери, когда мы после развода вернулись в ее квартиру. Я ненавидела телефонные разговоры с отцом, подарки ко дню рождения издалека, эти приходы и уходы Клауса и Хеннинга или как там их всех звали. Один старался заменить мне папу, второй мной вообще не интересовался. Какая же это гнусь – быть ребенком. Я хотела избавить от этого хотя бы одного.