Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Когда?

– Потом.

– Когда потом?

– После войны.

Виктор уже порывался уйти. Он ненавидел, когда его загоняли в угол. Она накрыла его ладонь своей, незаметно, чтобы никто не увидел.

– Я не могу больше так долго ждать, Виктор.

– Ты должна набраться терпения, farfalla.

С набережной на пирс свернули двое американских патрульных. Виктор нервно сунулся в свой нагрудный карман.

– Я беременна, Виктор.

Он замер.

– Нет.

Это слово вырвалось у него. Нет. Как будто беременность была вопросом, который решал он. Ясмина ждала. Она принесет в этот мир, где стольких уже убили, новую жизнь. Но в лице Виктора она не видела радостного волнения, только недоверчивое оцепенение. Она взяла его ладонь и осторожно приложила к своему животу. Он отдернул руку и оглянулся. Патрульные были уже близко.

– Что будем делать? Что мы скажем родителям?

– Ничего.

– Виктор, это уже заметно.

– Нет, ничего не заметно.

Она хотела возразить, но тут подошли и заговорили американцы. Виктор что-то сказал по-английски, все еще растерянный, достал из нагрудного кармана армейское удостоверение. Они изучили его, с чувством пожали ему руку, назвали номера своих полков и принялись перешучиваться. Ясмина почти ничего не понимала, кроме одного слова: он представил им ее как sister . Раньше бы она гордилась этим. Теперь это ее задело. Солдаты пригласили Виктора пойти с ними. Ясмина не поняла куда. Но Виктор явно обрадовался возможности выбраться из угла, куда его загнали.

– Иди домой, хорошо? Скажи, что я скоро вернусь.

Ни поцелуя, ни прикосновения, ни ласкового слова. Виктор ушел с солдатами, просто бросил Ясмину с ее вопросом. И тогда ее захлестнул гнев. Неукротимая ярость, все это время запертая в клетке, ключа от которой ей не дали. Виктор принадлежит всем. Ей всегда придется делить его с другими. И она бы согласилась, приняла это, если бы только он признал, что принадлежит и ей. Ей и их ребенку.

Мими застелила стол белой скатертью, зажгла пять свечей для Шаббата. Над крышами домов разносился призыв муэдзина к вечерней молитве. Ясмина принесла из кухни все тарелки, какие нашлись. Друзья, родственники, соседи тянулись через распахнутую дверь. Евреи несли вино, мусульмане – мергез и пахлаву, христиане – макароны и маникотти с сыром. Виктор был для всех блудным сыном – потерянным и вернувшимся. Виктор, большая звезда маленького квартала. Виктор, который восторжествовал даже над нацистами. Пришел рабби Якоб, который его когда-то обрезал и вел его бар-мицву. Из Бизерты приехала Эмили, сестра Мими, сделав вид, будто они никогда не ссорились. Пришел старый школьный друг Скандер, автомеханик в комбинезоне, перепачканном мазутом. Пришел – в белом костюме-тройке, в итальянских туфлях и с очаровательной женой Сильветтой – Леон Атталь, богатый покровитель Виктора, который и не догадывался, как сильно не хватало Виктора его спутнице. Пришла вдова Латифа Хадийя с двумя дочерьми. Не хватало только Виктора.

– Он сейчас придет, – повторяла Мими. – Встретил друзей.

Или подруг, подумала Ясмина. Она предпочла бы выставить гостей, которых ей приходилось обслуживать. Она так долго ждала этого дня. Ждала, что он найдет выход, что разрешит неразрешимое. С его ребенком во чреве, думала она, он не сможет оттолкнуть ее.

Альберт прочитал киддуш, освящая вино, и передал кубок Морицу. Тот отпил и передал кубок Ясмине. В ее глазах отражалось то, что другие не решались произнести. Все думали, что с возвращением Виктора все будет как прежде. Но как прежде уже не будет никогда. Виктор вернулся не для того, чтобы остаться. Теперь его домом был не квартал, в котором он родился и вырос, а народ, раскиданный по всей земле. Альберт разрезал хлеб, посолил ломти и раздал гостям. Все принялись рассказывать истории, связанные с Виктором, – из школьных времен, пляжные, истории, происходившие в «Мажестике», и чем чаще произносилось его имя, тем абсурднее Ясмине казалось его отсутствие.

И вдруг он вошел в раскрытую дверь и удивленно огляделся. Все вскочили, бросились его обнимать. Женщины радостно щебетали, мужчины благодарили Аллаха, Мадонну и умершего раввина Хая Тайеба, чей дух хранит общину. Виктор пошатнулся. И тут все увидели – не только Ясмина, которая заметила это сразу, – что он пьян.

– Нет-нет, я не пьян! – Виктор упал на стул.

Мими поддержала сына, чтобы тот не свалился. Он неразборчиво бормотал что-то, принимал восхищение одних, игнорировал сокрушенность других и все говорил, говорил – на Ясмину он не смотрел. Она едва могла выносить это его безразличие, но еще больше ее бесило, что он оскорблял гостей.