Даниэль Шпек - Piccola Сицилия [litres]

– Он говорит правду, Виктор. – Она протянула брату руку: – Идем?

Виктора, казалось, сейчас разорвет от напряжения, как подстреленного зверя в невидимой клетке. Он не взял ее руку, повернулся к Морицу:

– Спасибо, что не выдали нас родителям.

Но под внешним дружелюбием скрывалась угроза: попробуй только сказать!

Меня это не касается, хотел ответить Мориц. Но не смог, потому что его это касалось. Хотел он того или нет. Виктор встал, еще раз пристально посмотрел на Морица, и они ушли.

Мориц остался в полной растерянности. Свое чувство к Ясмине он не сумел бы выразить словами. Разговор с Виктором казался нереальным, впрочем, как и все, что случилось начиная с той ночи в подвале «Мажестика». В ту ночь его «я» незаметно разделилось на две части – внешнюю и внутреннюю. Первая по утрам являлась, как обычно, на построение, как будто ничего не произошло, а вторая надеялась, что Виктору удалось перебраться через линию фронта живым. Одна села в самолет, который должен был унести его в Европу, другая осталась в Северной Африке. Первая запрещала ему вмешиваться в жизнь Ясмины, вторую сводила с ума близость этой девушки. Одна знала, что с мужчиной, которого Ясмина выбрала, ей не найти счастья, другая хотела бы дать ей все то, что не способен дать Виктор.

Мориц считал, что эта его вторая половина – фикция, фантазм. Ведь она укрыта от мира. От мира, но и от него самого тоже. Но каждое утро, проснувшись и слушая голоса на улице, он мучительно осознавал, что это не сон, а реальность, в которой он заблудился.

Наверху было слышно прибой. На террасе ветер колыхал развешанные простыни. Над белыми домами Piccola Сицилии низко висела луна. Разбомбленную крышу уже наполовину восстановили, обрушившийся участок закрывал дощатый настил. В детстве Ясмина и Виктор спали на крыше – августовскими ночами, когда духота в комнатах была нестерпимой. Здесь же было прохладно, здесь они чувствовали себя свободными – невесомыми, парящими между землей и бесконечностью, под спинами теплый камень, над головами звездное небо. Глядя вверх, они фантазировали, что сейчас снится соседям, делились историями: пекарь Абделькадер видит во сне самый большой в мире багет, а его жена Рима гуляет по Парижу с другим мужчиной, которого зовут Жорж или Хавьер. А рабби Якобу снится, будто он пьет чай с Моисеем и узнает все тайны мира – лишь для того, чтобы наутро их забыть.

С моря набегали облака, ветер посвежел. Здесь, между сохнущими простынями, их никто не увидит.

– Я могу пойти с тобой, – сказала Ясмина.

– На войну?

– Вам же нужны медсестры. Я быстро научусь.

– Farfalla, тебе нельзя идти на войну беременной.

Ясмина обрадовалась, что он произнес это слово. Словно признал правду.

– Тогда останься ты.

Виктор ходил по крыше. Не знающий покоя зверь в незапертой клетке, подумала Ясмина.

– Как мы можем сказать это маме и папа́? Это немыслимо!

– Тогда давай убежим вместе. Что, если нам уехать в Алжир? У тебя нет друзей в Алжире?

– Ясмина, ты не понимаешь. Я принял присягу.

– Ты же сам говорил, тогда, в нашем хлеву, разве не помнишь? Что больше не хочешь убегать. Что хочешь свою семью. Voilà!

– Когда мы одолеем Гитлера. Но в этот мир рожать детей нельзя.

Она встала у него на пути:

– Виктор. Ты меня любишь?

– Да.

Есть сто способов ответить на этот вопрос, и Виктору его задавали десятки женщин. Но еще никогда ответ не давался ему с такой легкостью. Он любил ее, несомненно. Но так же, как есть разница между братской любовью и эротической, есть разница и между любовью к женщине и к матери твоего ребенка. Выросшие в средиземноморской семье знают, что сыновьям позволено все, пока родители не видят, но как только сын начинал свой взрослый путь, для него заканчивались юность, свобода, любовь – или то, что он принимал за любовь, – в ожидании чего-то куда более глубокого и трудного. И тогда в силу входили девочки, для которых прежде было под запретом то, что мальчикам позволялось, – они становились женами и матерями. И этот переход власти к женщинам оттягивали как раз мужчины. Но рано или поздно он свершался.

– А если пойти к доктору Абитболу? – спросил Виктор.

Абитбол избавлял Piccola Сицилию от нежеланных детей. Венгерский еврей, семья которого пришла в Тунис с Мальты. Никто об этом не говорил, но все знали о его занятии. И хотя все три религии строго запрещали это, женщины шли к доктору, если не оставалось другого выхода сохранить честь семьи. Доктор Абитбол также умел сшивать лишившуюся девственности плеву. Папа́ терпеть его не мог, и не столько по религиозным причинам, сколько за то, что Абитбол брал за свои услуги двойной гонорар – за медицинскую услугу, оказанную вполне искусно, и за молчание, в котором он был совсем не так искусен. Ясмину вовсе не потрясло предложение Виктора, она успела подготовиться к нему долгими ночами, когда мысленно вела этот разговор.