Тоомас Винт - Остановка в городе - Рассказы и повесть

— Я стараюсь не пить кофе по вечерам, — ответил архитектор. — А может быть, вы желаете коньяка? — Я покачал головой. Архитектор налил себе из бутылки остатки и продолжал: — Представьте себе, я считал, по крайней мере надеялся, что наш брак счастливый, однако ошибся, моя жена ни черта не смыслит в архитектуре, порой я вынужден думать, что правильнее было бы нам жить врозь, тогда у нас у обоих оставались бы еще какие-то перспективы… — Он вздохнул. — По-моему, людям не следовало бы вступать в брак только по физическому влечению.

— Как грустно, — сочувственно вздохнула Ирма.

— Если хотите, я могу позвонить и вызвать такси, в субботу поймать их на улице невозможно.

Я встал, чтобы пойти заказать такси, но архитектор остановил меня.

— Не утруждайте себя, я не люблю ездить на такси и вообще людям умственного труда полезно ходить пешком, говорят же, что недостаток движения — бич нашего времени. И знаете… — снова повернулся он к Ирме, — мне нравятся такие душевные женщины, как вы. Я честный и прямой человек и должен поэтому признаться — я не могу сказать этого о своей жене… Вы не сердитесь, что я так говорю о вашей школьной подруге?

— Ой, ну что вы! — От удовольствия Ирма покраснела.

Я увидел, как от удовольствия она покраснела, и вспомнил, что уже видел это когда-то раньше, в тот раз она покраснела точно так же… Я увидел весеннюю зелень парка, нежные прозрачные листья. Листья трепетали на тихом ветру. Мы сидели у пруда на скамейке, выкрашенной в зеленый цвет, и смотрели, как золотые рыбки то поднимались на поверхность, то снова уходили в глубину. Я смотрел на рыбок и на Ирму и внезапно сказал, что она хрупкая и романтичная девушка; от удовольствия она покраснела, а потом произошло что-то, чего я не мог вспомнить, хотя мне казалось, что это должно было быть нечто весьма существенное.

Я зажмурил глаза и попытался еще раз все вспомнить… Дул нежный весенний ветерок. Мы смотрели, как дрожат на деревьях листья. Прислонились к барьеру, окаймлявшему пруд. Я увидел скамейку, выкрашенную в зеленый цвет. Предложил посидеть. Ирма предостерегла, что скамейка может пачкать. Я потрогал пальцем, краска уже высохла. Мы наблюдали, как золотые рыбки поднимались на поверхность и снова ныряли. Ирма сказала, что завидует рыбам. Я не спросил, почему. Посмотрел на рыб, потом на Ирму. Неожиданно меня пронзило ощущение пьянящего счастья, и мне захотелось сказать Ирме что-то очень хорошее. И тогда я и сказал, что она хрупкая и романтичная девушка. От удовольствия она покраснела… Больше я ничего вспомнить не мог. Я уже был не в состоянии спокойно сидеть, надел пальто и вышел на улицу.

На улице стало ветрено и холодно, я пожалел, что надел легкий плащ, но возвращаться назад мне не хотелось. Возможно, я напрасно так спешил, но мне было необходимо сейчас же пойти в парк, чтобы вспомнить, что произошло после того, как Ирма покраснела от удовольствия. К счастью, мне пришлось недолго ждать трамвая. Я вглядывался в темноту и в светящиеся ряды окон в домах, трамвайное стекло запотело, я протер его тыльной стороной ладони и постарался ни о чем не думать. Всегда так — когда мучительно пытаешься вспомнить какое-то событие, это оказывается безнадежным, но стоит только на время забыть о нем, как оно тут же само собой всплывает в памяти. Внезапно я ощутил на себе чей-то взгляд. Какой-то моложавый мужчина в кожаной куртке в упор смотрел на меня. Меня кинуло в жар. Я глянул в окно: оставалось проехать еще одну остановку. Я слегка откинулся назад и в оконном отражении увидел лицо разглядывавшего меня мужчины, мне почудилось, что, смотря на меня, он хочет подать кому-то знак. Я прошел в другой конец вагона. Оглянувшись, увидел, что молодого человека уже нет на своем месте, он стоял у другой двери и продолжал разглядывать меня. Тогда я решил, что на следующей остановке сойду, а когда трамвай тронется, снова вскочу в него.

Трамвай остановился, но человек в кожаной куртке не сошел, а поехал дальше. Я вдруг почувствовал разочарование, я не сомневался, что мужчина принял меня за преступника — если он был следователем или кем-то в этом роде, — и мне хотелось, чтобы он задержал меня и отвел в милицию, тогда я смог бы доказать им свою невиновность.

Я взобрался по шуршащим листьям на пригорок. За деревьями сверкали огни города. Зарево этих огней отражалось в пруду, и где-то в водной глубине плавали золотые рыбки. Я облокотился о барьер. Осенний ветер сорвал почти все листья, но те редкие, что еще оставались, поблескивая, трепетали на ветру, вызывая чувство ужаса. Рядом висел фонарь, который раскачивался как очумелый. Ветер крепчал. Вдалеке виднелось шоссе, фары машин проносились мимо высокого, освещенного неоновыми огнями дома. Я гадал, как зимуют рыбы, слышал, что они зарываются в ил, но не верил этому. Фонарь, раскачивающийся на столбе, освещал воду, но красновато-золотистых рыбьих спинок не было видно. Тут я вспомнил, что на самом деле это Ирма позвала меня посидеть на скамейке. Она взяла меня за руку и сказала: «Идем».