Анаит Григорян - Поселок на реке Оредеж [litres]

– Конечно, батюшка, зайду с удовольствием… почему не зайти?

– Вот и хорошо! – Сергий заметно обрадовался. – А вы, Светлана Ильинична, – он повернулся к богомолке, – вы отцу Роману скажите, что, как пойдут брусника и шикша, Танюша для него соберет и перетрет с сахаром. И передавайте ему от меня всяческие пожелания, скажите, что скоро обязательно приеду к нему за напутствием.

– Все передам, батюшка! – женщина кивнула, еще раз искоса глянула на Олесю Иванну, потом низко поклонилась Сергию. – Простите меня, батюшка, и благословите.

Вечером небо стало темным, как будто его замазали дегтем, и покрылось мигающими глазкáми звезд. Олеся Иванна подвинула стул поближе к окну, приоткрыла створку, и в комнату потек густой цветочный запах. И для кого они только по ночам пахнут? Она глубоко вдохнула ароматный воздух, потом повернулась к круглому зеркальцу, стоявшему на столе, и принялась осторожно стирать влажной тряпочкой тени и румяна. Может, они просто так, для самих себя пахнут, как женщины без мужчин, бывает, красуются для самих себя, подводят глаза, красят губы, туфли себе выбирают с каблучком повыше, и мир от этого кажется им приветливей, даже если холодно и моросит дождь. Она вгляделась в свое отражение: вокруг глаз были темные разводы туши, а на щеках – пятна намокшей пудры. Видел бы ее сейчас Яков Романыч, вот бы испугался. А отец Сергий, наверное, не испугался бы и благословил бы ее такую чумазую. Хороший он, отец Сергий. И Татьяна его хорошая. Только детей у них почему-то нет, а говорят еще, что дети от любви рождаются и что если от любви, то живут потом всю жизнь счастливыми. Олеся Иванна встряхнула тряпочку, сложила ее на другую сторону, потерла щеку. То-то вот у Комаровых большая любовь, старшие девчонки уже по всему поселку бегают, скоро с парнями начнут гулять – и тоже любовь начнется. Жалко их. Всех жалко. И ее саму жальчее всех. Улететь бы, правда, или вот как Марианна из фильма – выйти замуж за миллионера Луиса Альберто, только чтобы он был без усов, Олесе Иванне не нравились у мужчин усы, и чтобы он увез ее куда-нибудь в Мексику или в Аргентину, где всегда тепло, где море и пальмы, или даже в Калифорнию – она на все согласная, только бы не видеть больше этого свинства, этого сельпо дурацкого и этого Якова Романыча, у которого, между прочим, есть усы – редкие и щетинистые, и сколько Олеся Иванна ни просила их сбрить, он ни в какую.

– Может, и нет ее, этой любви, – сказала Олеся своему отражению. – И счастья нет никакого, только болтовня одна.

Ночь в окне отвечала ей спокойной густой тишиной. Тетка эта, которая к отцу Сергию вязалась, приехала из Сусанино – это там был отец Роман, совсем уже старенький священник, который десять лет назад венчал Татьяну и Сергия, и с тех пор Сергий к нему сильно привязался и иногда, когда позволяла служба, ездил к нему в гости. Олеся отца Романа никогда не видела, только много слышала о нем: поселковые бабки, путая врачевание души с врачеванием тела, а православного священника с деревенским знахарем, договаривались до того, что отец Роман наложением рук лечил ревматизм и заговаривал молитвой чирьи, но в целом из всего этого было ясно, что отец Роман – человек добрый и сведущий, и что со временем их Сергий, наверное, станет на него похожим и про него тоже пойдут всякие слухи, а он не будет знать, как с ними бороться, и наконец махнет на них рукой – пусть болтают что хотят, Господь разберется. Олеся наклонилась поближе к зеркалу, так что от ее дыхания на стекле, по краю немного треснутом, возник мутный кругляшок, и осторожно сняла с ресниц катышки туши. Завтра опять в магазин идти, стоять за прилавком, уговаривать поселковых бабок купить лишние двести грамм печенья и ждать, не хлопнет ли задняя дверь – не привез ли Петр на своей «Газели» товар. Красивый он, Петр, не то что этот Яков Романыч, – навязался на Олесину голову, теперь попробуй отвяжись от него. А жена у него такая же стерва, если не хуже. Олеся Иванна осторожно оттянула вниз веко и провела по нему тряпочкой. Тоска в этом сельпо. Разве что маленькая полосатая кошка Алёшка вспрыгнет на руки и ненадолго приласкается, а потом убежит на целый день и вернется только к закрытию за положенной ей ложкой сметаны. И так изо дня в день, и не будет этим дням конца, пока Олеся Иванна не состарится, не станет одной из поселковых бабок и не начнет носить стоптанные туфли и кутаться по вечерам в серую пуховую шаль. И не будет в ее жизни никакой Мексики и Аргентины, а уж тем более Калифорнии.