Василий Аксёнов - Малая Пречистая [litres]

– А по привычке. Чтобы без дела не сидеть.

Идём, однако, вот. За ним, за дядей Васей, не угнаться. Мне двадцать восемь только лет. Ему почти уж семь десятков. А позади сейчас он – от притворства: так поглядит – как будто помирает.

Где же и вытерпел бы он. Сам заявился. Один идти не хочет – «инфарта опасатса». Где, мол, завалится, ищи его потом. Звери, говорит, прошли. На Медовом. Нашептал ему кто-то. Сам ли придумал. У тебя, дескать, снегоход. «Буран». Оно сподручней, чем пешком-то.

– Да он, – говорю, – не надёжный. Сломаться может.

– Чё он сломатса-то?.. Еслив с молитвой.

Вот и сломался. И зверей никаких не нашли. Старые следы есть. Бык и матка. Но где искать их?.. В Томской области? Снег не задержит их, как нас.

«Буран» пришлось оставить там, где отказал. За собой не поволочишь. Вешкой отметили – вдруг занесёт-то.

И на Новый год домой теперь не успеем. Переживаю.

Избушек по всей тайге настроил дядя Вася – и за «инфарт» свой не боится. В одиночку. С ходу и не заметишь – так упрятал. К одной из них и направляемся.

Совсем уже завечерело. Снег только отбеляет. Да небо в звёздах.

Ронжа отстала, не стрекочет.

Теперь сова летает, ухает.

– Вон, к пихтачу-то, в горку, поворачивай.

Опять я первый.

Поднялись в горку. Вошли в пихтач.

Избушка. Еле разглядел.

– Вон, – говорит, – лопата возле пихты.

Давай, мол, парень, отгребай.

Добрёл я до лопаты. Вернулся. Ружьё снял. К лесине его поставил. Стал дверь от снега освобождать.

Сидит дядя Вася на пне, спихнув с него снежную шапку. Командует.

– Да и трубу-то отгреби, а то как печку-то затопим?

Освободил я и трубу.

Изба – полуземлянка. Без всяких сенцев.

Вошли, согнувшись.

Дядя Вася сначала. Нащупал в потёмках лампу. Зажёг.

Столик. По краям два топчана. На них трава старая – резунец.

Буржуйка. В углу дрова еловые.

Сел дядя Вася на топчан.

– Ох, и устал же я, однако. Это вон сколько… думал, не дойду.

– Я тоже чё-то притомился.

– Да ты-то чё?! Я в твои годы…

– Ты, – говорю, – дядя Вася, почему зубы себе не вставишь?.. А то… как этот… без зубов-то.

Уж не сказал: «Как Дедушка Ау». Не знаю, как он отнесётся.

– Ох, милый, – говорит дядя Вася. – Чтобы вернуть мне красоту двухрядную былую… надо двести лет пенсию получать и деньги больше ни на чё не тратить, тока копить их… на врача-то… на зубодёра. А без зубов, оно и лучше. И не болят, и чистить их не надо. Чаёк хлебнул, во рту пополоскал, оно и ладно – без забот.

– Ну и смешной ты, дядя Вася.

– Да уж тебя-то не смешне. В тайгу вон сунулся на сломанном «Буране»…

– Да я-то…

– Ладно… Чё теперь.

Буржуйку растопили. Жарко стало. Разделись. До рубах.

Снег натаяли. Чаю с конфетками попили.

Суп с тушёнкой сварили.

Поужинали.

Помыл я посуду.

Лежим на топчанах. Сытые.

Мышцы сладко ноют – расслабились. Хоть взлетай.

На душе не горько, пусть и неудача нас постигла. Всякое бывает. На то она и охота.

«Как картошная игра».

Сеноставка шуршит. Не досаждает. Сена у неё по всем углам наставлено. Стогами. Упадёт какой, перемётывает. Мышей в избушку не пускает. Без них спокойно – те надоедают. Ночью и ползать по тебе начнут. Так неприятно. А эта – ладно. С ней жить можно.

– Землянка у меня была. Пошли мы с Шавским как-то на охоту, – говорит дядя Вася, по животу себя ладонью гладя. – Это с Порфирьичем. С Олегом. Так же вот чё-то запозднились. Пришли к избушке. К моёй опять же. Да там избушка-то… Вход – как в нору барсучью. Точно. Печку вот так же развели. Штаны над ней на жёрдочку развесили – чтобы к утру сухими уже были. Сыры-то, худо надевать их. А у Шавского из карманов штанов патрончики – и мода же их россыпью таскать в карманах – тозовочные на печку высыпались. Мы-то – засуетились чё-то – и не знам. И я, тем более, ни сном ни духом. Как оне начали стрелять. Тут кто куда. И оба в лаз. Застряли. Пульки по жопам нам чпок-чпок. Такое, парень, было дело. Ладно, что слабенько – не прохудили, а то бы стало… оно, с дырявой-то, ходить… как-то нешибко…

– Да, – говорю.

– Но, – говорит дядя Вася.

– Много чё у тебя за жизнь случалось.

– Ну дык.

Лежим. Лампу задули – керосин экономим. Карасин, как называет его дядя Вася. Им, карасином, дескать, всяку болячку можно излечить… и рак, поди, – тот даже можно. Мол, у меня, ангина тока начинатса, я карасином глотку окроплю, и всё – здоровенький, хошь заорись. И ешь… морожено-то, дескать… можно.

– Счас в Ялани кино смотрят, – говорю.

– Клуба-то нет – какое там кино? – не понимает дядя Вася.